Субботин был убеждён, что все эти лампасы, заработанные на кремлёвском паркете, не могут даже близко равняться с мятыми подполковничьими погонами комэска. И всегда с жалостью смотрел, как Дмитриев теряется при виде начальства. Сам Сергей был из другого теста. Уже иное поколение, с гипертрофированным чувством собственного достоинства. Но, бывало, иногда залётный генерал начинал грозно рвать горло и, брызгая слюной, страшно вращать глазами, глядишь, и оробели рядом стоящие в строю товарищи, даже из молодёжи. Но только не Сергей. Потому что против подобного напора он придумал собственное противоядие. Что делает этих генералов грозными? Правильно — вся эта нацепленная на них золотая мишура. А значит, надо их её лишить. И Субботин начинал мысленно генерала раздевать.
«Так… что у нас под наутюженным кителем? — прикидывал он, скосив глаза. — Волосики на груди жиденькие. А животик синенький и дрябленький. А какой огромный! Не иначе товарищ генерал проглотил бомбу! А что внизу? Наверное, запал! Что ж такой короткий? Так и до укрытия не успеем добежать!»
Генерал уже перешёл к размахиванию кулаками. Строй застыл с повинными лицами. А Сергей давился от еле сдерживаемого смеха.
Дмитриев же, чтобы ощущать себя немного уверенней, тащил с собой кого-нибудь из своих летчиков, чтобы чувствовать рядом дружеский локоть. Субботин к командиру эскадрильи испытывал двоякое чувство. Восхищение лётным мастерством омрачалось презрением перед его страхом. И началось это после одного неприятного случая.
…Год назад нагрянула в гарнизон важная московская комиссия. Полк сдавал итоговую проверку и все, от командира до матроса, уже несколько дней жили в режиме тряски. Грозные мужи с большими погонами расползлись по всем службам, перерыли всю документацию, выискивая неточности и помарки, проверили с секундомерами физподготовку и действия личного состава по тревоге. Шатко-валко всё шло к благополучному завершению, с итоговым разбором и последующим банкетом. А в предпоследний день проверки в полку были полёты. Но так как вся комиссия состояла из офицеров, прошедших пехотную подготовку, и в лётном деле они разбирались, как козлы в марципанах, то и к полётам не проявили никакого интереса. А лётчики облегчённо вздохнули — хотя бы на аэродроме они смогут скрыться от их вездесущего глаза. Потому ничего не предвещало неожиданностей, и полёты шли по плану. Вертолёты взлетали один за другим и исчезали за сопками, уходя на маршруты и полигон. Кто-то из экипажей уже отработал свои упражнения, кто-то ждал своей очереди. Короткое северное лето одарило несколькими тёплыми днями, и лётчики из душных классов высыпали в курилку, обсуждая последние новости. Смена уже подходила к концу, когда из кустов ограждающих склад с техникой, пыхтя и матерясь, вылез старый генерал, очевидно отбившийся от общего стада. Он стряхнул с красных лампас прилипшие листья и радостно улыбнулся, как заблудившийся грибник, вышедший к сторожке лесника.
— Как дела, сынки? — ласково обратился он к вскочившим лётчикам. — Сидите, сидите, — генерал царственно махнул рукой. — Я с вами покурю.
Он раскрыл золотой портсигар и щедро пустил по кругу, угощая дорогими сигаретами. Генерал был настолько стар, что, называя лётчиков сынками, скорее всего старался себя подмолодить. Он их вполне мог бы называть и внучками. Глядя на сгорбленную спину и подслеповатый взгляд, можно было смело предположить, что этими глазами он ещё видел немецких оккупантов. Седой, сморщенный, но старательно бодрящийся генерал расположился на лавочке и, расслабленно затянувшись, решил поговорить с народом «за жизнь». Находят иногда на генералов такие желания. Сначала нехотя, но затем лётчики разговорились. Кто-то рискнул пожаловаться на задержку зарплаты, кто-то на проблемы с квартирами. Дедушка с лампасами вздыхал, понимающе кивал, сочувственно причмокивал языком, чего-то обещал, как вдруг из-за капонира на огромной скорости, с жутким рёвом вылетел вертолёт. Едва не касаясь колёсами верхушек низкорослых северных берёзок, он пронёсся над головами, ударив по ушам воем турбин и хлопаньем винтов. Мусор вперемешку с песком взлетел в воздух, закружились листья, а лётчики схватились за фуражки.
Не то чтобы Дмитриев любить похулиганить. Но иногда допускал подобные выходки, считая, что у каждого лётчика, который с детства мечтал стать Чкаловым, должен быть свой мост. Никто не спорит, что наставления и правила полётов написаны кровью. Но случись война, все эти незыблемые законы с их жёсткими эшелонами и ограничениями полетят коту под хвост. А выживет тот, кто в своё время научился плевать на все эти правила.
Лётчики в курилке улыбнулись, матюгнувшись вслед исчезнувшему вертолёту, но генерал к такому повороту событий готов не был. То ли в детстве во время грозы его боднула взбесившаяся корова и с тех пор он боялся грома. То ли и вправду вспомнилось, как над крышами родной деревни ревели немецкие штурмовики. Но только дальше генерал выкинул такой номер, которым вогнал всех в ступор. Рефлексы у него оказались гораздо быстрее мыслей, и, не успев обдумать увиденное, он махнул с лавки рыбкой в гору плевков и окурков, накрыв их собственной грудью. На минуту повисла немая пауза. Затем, багровый от ударившего в голову давления, генерал поднялся и ледяным голосом произнёс:
— Ко мне этих мудаков!
— Вы имели в виду экипаж, товарищ генерал? — сочувственно уточнили лётчики.
— Я имел в виду этих мудаков!
Ничего этого некурящий Субботин не знал. Они со штурманом играли в нарды, ожидая разбора полётов, как вдруг в класс вбежал Дмитриев.
— Мужики! — Взмолился он, взволнованно заламывая руки. — Не отдайте своего командира на поругание! Что же меня старого, будут носом в бычки тыкать?
Сергей с Голицыным не сразу сообразили, о чём просит командир эскадрильи, а когда поняли, молча надели фуражки и пошли на заклание.
— Мы и есть те мудаки, товарищ генерал! — представился, отдав честь, Субботин.
Но генерал уже к тому времени отошёл и даже смог улыбнуться. Дескать, и не испугался я вовсе, а ору так, для порядку!
Он снял китель и протянул Субботину:
— Вот, сынки, чтоб через полчаса был как новый.
Сергей взял генеральский китель двумя пальцами и на вытянутой руке отнёс в матросскую казарму. Там он отдал его старшине и для лучшего усвоения поставленной задачи положил сверху шоколадку. Когда Субботин вернулся, то увидел, что китель стал лучше прежнего и агрессивно благоухает дешевым одеколоном. А матросы, выстроившись в очередь, фотографируются в нём на дембельский альбом.
— «Всего-то делов, — подумал Сергей. — Но из ничего — безвозвратно потерянное уважение».
Из этого он вынес очередной жизненный урок: если уж так случится, что он тоже станет начальником, то пусть этот пример всегда стоит перед глазами. Лучше сегодня ты прикрой подчинённого своими погонами и авторитетом, а не наоборот, и тогда завтра он пойдёт за тобой хоть в огонь, хоть к чёрту на рога. Потому что будет тебе верить!
От размышлений прервала прозвучавшая по кораблю команда: «Офицерам походного штаба, командирам боевых частей и старшему авиакрыла прибыть в кают-компанию!»
