– Здесь много, – Юдин улыбнулся во всю пасть, – очень много. Хватит, не сомневайся. Бери и катись, и развязать меня не забудь, дальше сам разберусь.
«А как же», – Стас резко наклонился вперед и хлестнул Юдина наотмашь по лицу. Тот зажмурился, и еле слышно охнул, потом часто зашмыгал носом, пытаясь остановить кровь из разбитой губы и носа.
Стас сел нормально, но смотрел не на Юдина, а в пол, через приоткрытую дверь на замусоренный коридор. К чертям эту комедию, зачем ввязался, пристрелить его – и дело с концом. И понимал, что не может просто так отпустить мерзавца, не должен, не имеет права, это не по правилам, не по закону. По какому именно – объяснить не мог, видел, как все идет наперекосяк. Юдин с разбитой рожей на полу, револьвер в руках, наглый взгляд «олигарха», депрессия достижения. Финиш, господа, путь длиной в три года завел в тупик, можно побиться о стену головой, но это не поможет.
– Сколько, по-твоему, стоит жизнь двух людей. Жизнь женщины и ребенка, моей жены и моего сына? – сквозь зубы спросил Стас.
Подделать такие эмоции было бы затруднительно – Юдин чуть шире, чем за минуту до этого открыл глаза, приподнял брови, смотрел уже без любопытства, но с искренним изумлением. Ясно, что ничего не понял и несказанно удивлен нежданной предъявой, смотрит так, точно скрытый смысл в словах Стаса ищет, как в шифровке, а искать-то и нечего…
– Ты убил их, паскуда, убил мою любовь, мое будущее. И проехал мимо, а Лешка умирал в это время, умирал, пока ты с сиреной по Москве катался. На операционном столе умер, и знаешь, почему? Поздно привезли потому что «скорую» в пробке продержали, пока ждали, тебя, мразь, ждали…
Говорил, а сам видел, как меняется юдинская рожа – изумление с нее линяет, сходит, как снег весной, сквозит во взгляде работа мысли, напряженная работа, считай, непосильная, и сменяется враз – от осознания через усмешку к сочувствию. Легкому, ни к чему не обязывающему, дежурно-вежливому.
– Я даже не понимаю, о чем ты… Какая пробка, какая «скорая», при чем тут я. Спецпроезд организует охрана и гайцы, это протокол, это азбука, я не принадлежу сам себе, делаю, что говорят… – он заткнулся, смотрел на «таурус» перед носом, на Стаса, что держал палец на спусковом крючке, впечатывая поганцу в лоб дульный срез револьвера. И молчал, не было ни слов, ни голоса, казалось, что и воздух закончился – все только от одной мысли «при чем тут я…». Ни при чем, тварь, разумеется, ты ни при чем, даже странно, что таких, как ты, первым делом на фонарях развесили, ни охрана не помогла, ни «мерсы» бронированные, ни хрена вам не помогло. Развесили и оставили на корм воронам и крысам, по сей день, поди, такие, не принадлежащие себе, висят, пейзаж собой разнообразят, только ты ускользнул, и у тебя почти получилось…
– Убивать будешь? Тогда в сторонку отойди, чтобы не обляпаться, – посоветовал глядя снизу вверх Юдин и оскалился в своей скотской ухмылке. Впрочем, ее моментально унесло после пары хороших ударов по ребрам. Юдин побледнел от боли, прикусил губу и закрыл глаза, кровь у него из носа закапала с новой силой, Стас откинулся на стуле, глядя в потолок. Кровь барабанила в висках, не хватало воздуха, желания не сбывались. Он мечтал драть шкуру ремнями, медленно, сладострастно, и во что бы там ни веровал Юдин, в каких богов, в переселение душ или райские кущи после жизни, это его не избавит от дикой боли, мук и воплей…
Стас мог сделать с ним, что угодно. И никого этим не вернул бы, ничего не исправил. Мертвые не возвращаются, любые изощренные муки душу не исцелят… если только осталось что-то от души. Он искренне пытался вернуть себя в первобытные времена, но не смог, понимая, что не то столетье на дворе, и что после будет еще муторнее, потому что всякие обычаи хороши исключительно для породившего их века…И даже не в этом дело – всади он сейчас в Юдина всю обойму, и потом еще пять раз по столько же – ничего не изменится, мертвые не вернутся, не будет знамений, а небесам все равно, они не одобрят и не осудят. А он так и останется один, без прошлого и будущего, потерявшийся во времени одиночка без цели и смысла жизни.
– Обязательно, – сказал Стас, прокручивая барабан револьвера. – Ну вот объясни ты мне логично и аргументированно, почему этого делать не надо. И я не стану. Ну? Что молчишь?
Юдин выпрямился и снисходительно посмотрел на Стаса, точно на неразумного ребенка, без страха и с каким-то истинно буддийским спокойствием. Явно в переселение душ сволочь верует и уже видит свое новое воплощение, словно ему цыганка нагадала или ворожея в воду глядела…
– И что дальше? Что ты дальше без меня будешь делать, мой упрямый друг? Раз уж пер за мной с упорством Терминатора, дорог я тебе, получается, тебе будет скучно без меня. Ну, убил меня, ну, ушел… Куда ушел? Добровольцем на фронт, а золото государству на новые танки и самолеты отдал? Самому-то не смешно?..
И Юдин засмеялся, ему действительно было весело, несмотря на размазанную по роже кровь и скрученные за спиной руки. И эта тварь читала его мысли: за порогом этого домишки Стаса поджидала пустота, черная и холодная, как космос. Стас точно держал на ладони и все мысли, что были с ним последние годы, и планы, и тягу отомстить, и сам смысл своей жизни, смотрел со стороны. До финала оставалась малость – пристрелить Юдина, и покончить с делом своей жизни, покончить раз и навсегда. А дальше… От мысли об этом «дальше» по хребту бежал холодок, пустота приближалась, как воронка торнадо. С первым же выстрелом она будет здесь, накроет, сомнет, швырнет на камни, и нет способа укрыться или отогнать ее. Если только отпустить Юдина на все четыре, дать ему уйти подальше и снова начинать охоту…
– Дилемма, да? – бросил Юдин. – И убить нельзя, и отпускать неправильно. Что ж нам с тобой делать, а?
И лыбился с отрешенной в то же время рожей, мельком, но посматривал на револьвер и тут же отводил взгляд. Нервничает, оно и понятно, на его месте любой бы запсиховал, а тут ни истерики тебе, ни мольб о пощаде, ни слез, ни раскаяния. Умер мальчишка? Да и черт бы с ним, одним меньше, одним больше – какая нафиг разница?
– У тебя дети есть? – спросил Стас.
– Да какая разница, – откликнулся Юдин, – какая тебе разница. Ну, скажу я, что есть, и что изменится? Ты что узнать хочешь – жалко мне твоего пацана или нет? Сразу скажу – нет, мне и себя-то не жалко, мне все равно. Я его не убивал, я тут ни при чем, говорил уже…
– Сучий ты потрох. – Внутри аж все зашлось, когда Юдин ухмыльнулся с довольным видом. «Еще какой», – словно читалось на его роже, Стас едва не взвыл от отчаяния. Это испытание оказалось похлеще всех, что довелось пережить, и он понимал, что игра ему не по зубам, Юдина ему не убить.
– Давай, решай быстрее, – торопил его Юдин, точно на прием или переговоры опаздывал, но Стас понимал, что тут другое. Нервишки у Юдина тоже не стальные, обстановочка та еще и напрягает не по-детски, сцена затянулась, и чья-то из их жизней тоже. Убить – отпустить, выбирать надо немедленно. Из этого дома выйдет только один из них, но кто решит, кто ткнет пальцем, назовет имя?
– Предлагаю подбросить монетку, – деловито заявил с пола Юдин. – Орел – ты, разумеется, решка – я. Посмотри у меня в кармане их пятак завалялся, он подойдет, правда, орла на нем нет, улетел, серп и молот, согласно эпохе…
