– Нет. Поясни. Что случилось? – Произнес Уборевич. Михаил Николаевич бросил на стол перьевую ручку и, смотря прямо в глаза Иерониму Петровичу, сказал:
– Эта помесь горного козла с ослиной мочой… – Тухачевский поджал губы, демонстрируя лицом высочайшее отвращение к тому, о ком приходилось говорить, – решил принести нас в жертву. Всех нас. И меня, и тебя, и всех наших близких, и весь наш народ.
– Не понимаю. Ты о чем?
– Путч ну или если хочешь военный переворот не мог быть успешным изначально… – сказал Михаил Николаевич и, отвернувшись к окну, разразился большим, долгим и непростым монологом. Пришлось больше получаса выкладывать перед тяжело сопящим Иеронимом Петровичем детали и увязывать их единую и непротиворечивую картину.
Конечно, было несколько неловко из-за того, что он стоял к Уборевичу спиной, но, во-первых, в окне он прекрасно отражался, а во-вторых, тому не было никакого резона нападать. Ему еще жизнь любимой дочери нужно как-то спасать, а не глупости вытворять. К тому же, Михаил Николаевич был уверен в том, что Уборевич прекрасно понимает, что комната прослушивается. Риск, конечно, был, но оно того стоило. Повернуться спиной к смертельной опасности – не самый простой шаг, да еще сохраняя такое спокойствие. На первый взгляд выглядит беспечностью, но Уборевич прекрасно знал, что кем-кем, а беспечным человеком маршал не был. Так что, именно эта поза лучше всего подходила для доведения до Иеронима Петровича большого пакета сведений в психологически сложной обстановке. Но зато когда Тухачевский закончил и обернулся, на Уборевича было больно смотреть – он был практически раздавлен. – Ты удовлетворен?
– Д-да… – сдавленно произнес тот. – Но что нам делать теперь? Он все знает.
Шансов на успех нет, а мы… живые трупы.
– Не дергаться. Вряд ли нам дадут второй шанс. Не заслужили. – Иероним закрыл глаза и потер переносицу. Его самочувствие серьезно ухудшилось. Стало душно и жарко.
– Ты считаешь, что у нас нет других вариантов?
– Да, я так считаю, – спокойно и уверенно произнес Тухачевский. – Мы уже столько всего натворили, что нужно дать людям товарища Сталина сделать свое дело и не усугублять обстановку. Тем более, что мы с тобой солдаты и должны быть готовы отдать свою жизнь во славу своей Родины. Не бледней так. – Скривился Михаил Николаевич. – Лучше займись наведением порядка в делах. Их после расстрела кому-то принимать придется. Давай хотя бы напоследок гадить своим не будем.
Уборевич, мертвенно бледный и осунувшийся, ушел на негнущихся ногах, а Тухачевский подошел к окну, открыл окно, с удовольствием вдохнув морозный воздух, и улыбнулся. "Пора спать", – пронеслось у него в голове. – "Концерт по заявкам радиослушателей закончен".?
Глава 9
10 февраля 1936 года. Московская область. Село Волынское. Ближняя дача.
Сталин задумчиво курил трубку. На улице было солнечно и морозно, что радовало и заряжало хорошим настроением, завершая тем самым идиллию этого утра, начатую с чтения нескольких страниц машинописного текста, что лежали сейчас на столе.
В дверь постучался и вошел Поскребышев.
– Товарищ Сталин…
– Приглашайте товарищей, – кивнул вождь, уже знающий, что под дверью собрался полный состав Политбюро. Ему было неловко начинать дебаты и какие-либо обсуждения по столь щекотливому вопросу со всем Политбюро, но иного выхода у Сталина просто не оставалось. Такие неоднозначные и сложные дела единолично он никогда не решал.
Спустя пару минут, подождав, пока все вошли и расселись, Иосиф Виссарионович начал совещание.
– Вчера вечером вам всем передали папки с обобщенными материалами по "делу Тухачевского". Надеюсь, вы успели их изучить? Отлично. У кого какие соображения?
– Мне кажется, – спокойно и выдержанно произнес Молотов, – что товарищ Тухачевский специально разыграл этот концерт у себя дома. Уверен, что он знал о прослушивании квартиры.
– Вы считаете, что он специально ломал комедию для нас? – Вопросительно поднял бровь Сталин.
– Да.
– Что вы скажете по тексту разговора?
– Все правильно. Но товарищ Тухачевский специально говорил такие слова, чтобы нам понравились, заведомо зная, что мы будем слушать.
– Уборевич вчера хотел повеситься, – произнес Сталин. – Еле успели. Сейчас он в госпитале. Под охраной. – Сталин невозмутимо посмотрел на Молотова. – Кроме того, два дня назад у Уборевича была встреча с рядом командиров. Некоторые из них спустя несколько часов застрелились. Один повесился. Остальные чрезвычайно подавлены. Товарищ Ворошилов, – повернулся к нему вождь, – как вы считаете, зачем была проведена товарищем Тухачевским беседа со своим бывшим подельником?
– С целью деморализации? – Неуверенно спросил Ворошилов.
– Вот видите товарищи, наш нарком по военным и морским делам считает, что товарищ Тухачевский провел операцию по деморализации военного крыла троцкистов, с целью недопущения ими попытки военного переворота.
После слов вождя, в кабинете наступила тишина. Сталин дал своему ближнему кругу подумать, а сам принялся приводить в порядок трубку. Кто-то лихорадочно перекладывал листы дела в принесенных папках, кто-то, уткнувшись взглядом в одну точку, думал.
– Товарищ Сталин, – подал голос Орджоникидзе. – Получается какой-то каламбур.
Товарищ Тухачевский был одним из руководителей антисоветского заговора и готовился утопить в крови всю страну. Однако в последний момент передумал и сосредоточенно работает над тем, чтобы предотвратить военный переворот. Таким образом, с одной стороны нам нужно его осудить военным трибуналом и, скорее всего, расстрелять как предателя Родины, а с другой – его заслуги перед Советским Союзом в противодействии бунта сложно переоценить. Совершенно непонятная ситуация.
– А что тут непонятного? – Удивился Молотов. – Тухачевский спасает свою жизнь.
Успешно, кстати, спасает. Его добровольная помощь как минимум компенсирует его смертный приговор. Но можем ли мы теперь верить этому человеку? Вот в чем вопрос.
– А что вы молчите, товарищ Ворошилов? – Спросил Иосиф Виссарионович. – Как вы считаете, товарищи могут верить вашему подчиненному?
– Я… – Ворошилов задумался на какое-то время, – Если честно, то я ему не доверяю. И слова товарища Молотова совершенно верны. Нельзя верить тому, кто предал свое дело. Однако на него никто не давил. Он сам пришел. Рисковал своей жизнью ради того, чтобы предотвратить беду. Сильно рисковал. Настолько, что если бы не случайность – наверняка бы умер. И он об этом знал. И все равно пошел на этот риск. После своей болезни он сильно преобразился. Не узнать. Я, конечно, могу ошибаться, но теперь наш "Бонапарт" совершенно иной человек. Верить ему или нет, я не знаю. Но дать ему второй шанс считаю нужным.
– Итак, как мы поступим? – Спросил Сталин, обращаясь к Политбюро. Но быстрого решения не получилось – слишком сложным было дело и неоднозначными – оценки. Так что совещание продлилось еще четыре часа, заодно перемывая кости ряду лиц, связанных с данным делом.
