Научив меня всем добродетелям, Ненниус решил показать мне их обратные стороны, чтобы сделать грехи как можно более безопасными. Поэтому на следующий день он явился говорить о гордыне.
— Сын мой, гордыня — это действие против смирения. А поскольку смирение существует через намерение человека постоянно помнить о том, что он появился в ходе акта творения из ничего и потому ничтожен перед Господом, вечным, первоначальным и совершенным, то гордыня в человеке есть противоположность смирению. И человек с помощью добра, справедливости, благоразумия и силы духа должен бороться на стороне смирения против гордыни, чтобы всегда помнить о том, что он явился ниоткуда и обязан любить и почитать Господа.
Все сказанное старым аббатом о смирении оказалось для меня совершенной новостью. Еще никто и никогда не советовал мне смиряться, хотя отец, конечно, не говоря об этом вслух, иногда выказывал признаки этого чувства. Однако больше всего среди окружавших меня ранее людей я видел именно гордыню. И вдруг в добродетелях, о которых рассказывал мне старик, я увидел зеркало, в котором различил многие грани жизни отца своего, Морского Волка. Может быть, именно поэтому непримиримость между ним и Айваром была столь сильной и неодолимой… Между тем Ненниус продолжал:
— Энгус, ты можешь быть соблазняем гордыней богатства, дружбы, силы, красоты, науки, храбрости и множества другого. Но ты всегда ищи при этом благоразумия и стойкости, которые приведут тебя к справедливости. И справедливость покажет, что в тебе существуют две цели: вторая будет жаждать богатства, чести, дружбы, силы, красоты, науки и храбрости, но первая приведет тебя к Богу, Который создал тебя из ничего и Который умер за тебя, унизив Себя и став в смерти самым последним человеком.
— Но откуда у Бога столько смирения, преподобный отец? Став человеком, Бог смирил Себя и Свою высшую природу, а такого не сделал бы ни один норманнский бог, даже обманщик Локи. Как же христианский Бог мог принять такие условия, преподобный отец?
— Это Бог любви, сын мой… — ответил Ненниус с выражением бесконечной доброты на лице и взглядом, который наполнил меня теплыми водами необычайной доброты. И я понял, что этот человек любит меня, как мать любит свое дитя. И поэтому мне достаточно просто видеть его и понимать всю правду, таящуюся в его словах… Я чувствовал, как весь пропитываюсь этим чувством, и с этого момента мне стало окончательно ясно, что теперь я не могу не стать другим человеком.
— Отец мой! — воскликнул я. — Сравнительно с вашей добротой зло человеческое есть воистину бесконечный позор! И пора человеку прекратить уничтожать самого себя, если он может обладать такой силой и такими добродетелями! Ваш Бог действительно заслужил самой чистой, самой искренней преданности! И все могло бы быть настолько проще…
— Да, сын мой, но зло и несправедливость человека происходят в большей мере из-за его лености, чем сами по себе. Ну, а пока пора отдохнуть, сын мой.
И скоро я увидел другой сон, уже совершенно таинственный и наполненный ужасными событиями. Такими ужасами часто бывают наполнены сны, когда ночь отпускает на волю все наше безумие, которое мы сдерживаем днем.
В этом сне явились мне властные короли в роскошных одеждах, в изумительно украшенных коронах, в богатом и разнообразном вооружении. Над их головами рядом с коронами вращались разноцветные светящиеся кресты. Эти кресты меняли цвета и сияли, как звезды. Но вдруг каждый из королей превратился в какое-нибудь животное, и они начали пожирать друг друга самым кровожадным образом, словно волки, которые делят добычу. Те, кто еще секунду назад были благородными правителями, перестали говорить по-человечески, а лишь рычали, как звери. Они превратились в яростный клубок, шум стоял ужасный, и крепкие зубы рвали кусок за куском всякую плоть, возникавшую на пути их пасти.
Я проснулся, ничего не понимая. Сердце гулко стучало. Увиденное произвело на меня сильное впечатление. И наутро я, все еще взбудораженный воспоминанием об этом странном сне, нашел Эфрона, которому уже привык поверять все свои тайны. Я рассказал ему сон, и он, подумав, ответил:
— Ах, Энгус, поскольку сон твой удивителен, это дело Ненниуса. Только он может дать твоему сну какое-то объяснение, если оно вообще существует. Лично я вообще сомневаюсь, что сны имеют какое-то объяснение. Скорее всего, это просто бред и ничего больше. Но… послушай, что я скажу: если этот сон действительно тебя очень беспокоит, лучше рассказать о нем настоятелю.
— Спасибо тебе, Эфрон. Именно это я и собирался сделать.
После полудня я пошел искать Ненниуса и обнаружил его молящимся. Я подождал, пока аббат закончит молиться, и поспешил пересказать ему свой сон. Выслушав его до конца, он немного подумал, словно ища разгадку тайны, и, наконец, сказал мне следующее:
— Сны не всегда объяснимы, Энгус. И не надо, чтобы ты любой сон воспринимал так болезненно. Это все-таки не реальность, хотя порой во снах нам даются предупреждения и вдохновение от наших ангелов-хранителей.
Я был весьма разочарован, поскольку ожидал некоего облегчения от той бури, которую поднял у меня в душе этот сон. Но я привык уважать мнение мудрого старика.
Остаток дня я провел в лесу, вырубая большой деревянный крест, который намеревался подарить своим монастырским друзьям. Я позволил себе с головой уйти в дело, полезное и одновременно приятное, а сам начал думать о том, как трудно будет мне, несмотря на всю решимость, оставить эти места, такие спокойные и такие богатые мыслями и чувствами — места, где я наконец понял, как жить в мире.
Но уже перед самым сном ко мне снова пришел Ненниус.
— Вставай, сын мой, и выслушай, что я пришел рассказать тебе о твоем сне. Думаю, что ты видел нечто простое, но очень и очень важное и, может быть, напрямую связанное с той миссией, которая возложена на тебя и твоих последователей. Ты говоришь, что видел в этом сне королей, верно?
— Да, преподобный отец… — ответил я, и образы сна снова встали передо мной, как живые.
— И эти короли сильно отличались друг от друга? — пытал меня Ненниус, глядя куда-то вверх, словно изучал сцены на каком-то невидимом полотне.
— Да-да, они были совсем разные.
— И над каждым из них сиял крест?
— Да…
— И они носили короны?
— Да, носили.
— Сияющие кресты… Короны… И эти кресты были прекрасны? Я имею в виду, они испускали сильное сияние?
— Да, они были прекрасны, и у каждого был свой особый цвет.
— Сын мой, кресты над коронами суть добродетели! Различные добродетели, которыми обладал каждый из королей, и добродетели эти были выше их монархической власти, выше их величия, выше всего в мире. У каждого короля была какая-то одна добродетель, а их могущество проистекало от соединения всех.
— Да-да, я понял, — прошептал я, как всегда пораженный способностью аббата открывать столько тайного смысла в, казалось бы, на первый взгляд, странном сне.