Я не мог ни тогда, ни сейчас объяснить себе, что же именно произошло, когда датчане вдруг побежали с поля битвы. Мы не остановились, а безжалостно пустились в погоню, уничтожая отступавших, убивая раненых, забирая всех лошадей, скот и провизию, награбленные ими по стране.
Мы гнали их до Чиппенхэма, расположенного в пятнадцати милях от места разгоревшегося сражения. Там и укрылся с остатками войска Гутрум, а мы осадили его в крепости. Скоро подошла вся остальная наша армия, чтобы расположиться под стенами Чиппенхэма широким лагерем.
— Мы можем начать штурм в любой момент, как пожелаете, Ваше Величество! — предложил я.
— Победа и так в наших руках. Зачем торопиться? Лучше спокойно подождать на берегу реки, пока войско Гутрума само не вымрет от голода и усталости, — ответил король.
Находясь внутри крепости, Гутрум мог только гадать по рунам и ждать подкреплений, которые никогда к нему не прибудут. Однако, даже несмотря на это, мы стояли под стенами Чиппенхэма долгие, почти бесконечные недели. Чувствуя свою полную беспомощность перед нами, не отходившими от крепости ни на шаг, Гутрум в конце концов сдался вместе со всем войском, отпустил заложников и попросил сохранить ему жизнь.
Первым и совершенно естественным желанием наших воинов было броситься на этих собак и перерезать их всех до единого, но Альфред жестом мудрости, величия и милости остановил нас. Все мы были поражены.
— Гутрум, готов ли ты отказаться от своих богов, если будешь отпущен вместе с войском?
Никогда не забыть мне того момента, когда великий король предпочел обратить язычников в нашу веру, чем перерезать их всех так, как сделали бы они с нами.
Гутрум немедленно согласился, и Альфред продолжил:
— Клянешься ли ты принять святое крещение и христианскую религию и в дальнейшем творить лишь добрые дела и не сеять смерть и опустошение в этом крае?
Гутрум поклялся.
Я чуть с ума не сошел. Ибо мне страстно хотелось убить этого проклятого пса своим топором.
— Я прошу тебя об этом, Гутрум, не ради себя, но ради Господа нашего и всех сыновей Британии.
— Торжественно клянусь, — ответил Гутрум.
— Выходи! — приказал Альфред.
И когда хитрый норманн вышел из крепости, я невольно шагнул к нему с занесенным над головой топором. Но король остановил мою руку, как отец останавливает расшалившегося ребенка, хотя мы с ним были почти ровесниками. Впрочем, своей мудростью он оказался намного старше меня.
— Обещай и клянись честно соблюдать святость. Клянись, что никогда больше не принесешь страданий этому королевству и всей Британии, — потребовал он от Гутрума.
И то, что я увидел потом, поразило меня еще больше. Альфред вдруг медленно склонился перед норманном на колени, поцеловал ему ногу, а потом встал и обнял Гутрума, назвав его сыном. Сбитый с толку таким поведением великого и могучего врага, всевластный тиран-датчанин задрожал с ног до головы и рухнул на колени:
— Ваше Величество, клянусь всем, всем для меня святым!
Я не верил своим глазам! Король целовал ноги разбитому врагу, тирану, уничтожившему полкоролевства! Мое духовное ничтожество сделало меня еще меньше, ибо я почувствовал, что никогда не буду способен на такое смирение. Или на такое величие… Я был совершенно растерян, я искал одиночества, но не мог найти его, я не был готов увидеть в реальности то, чему Ненниус учил меня в тиши келий.
Тремя днями позже в церкви Ведмора, в Чеддере, Гутрум крестился вместе со многими другими норманнами, и Британия получила тридцать новообращенных христиан.
По приказу Альфреда мы праздновали обращение датского конунга двенадцать дней, Уэссекс утонул в радости, а король, помимо всего прочего, еще преподнес Гутруму много даров, включая и новое имя. Отныне он стал называться Этельстан.
Наступил мир, и пришло мое время отправляться домой.
— Ваше Величество, мое понимание мира слишком ничтожно, чтобы охватить значение того, что произошло здесь за последние несколько дней, — я нервно закашлялся. — Я понимаю, что в вашей власти казнить и миловать, но…
Тогда король величественно пояснил мне:
— Надо развивать в себе терпимость, мой друг. Прежде всего нам должно возлюбить Господа Бога. Но вторая наша заповедь — любить ближнего своего как самого себя.
Человека отличает от ангелов то, что человек мельче. Одного человека отличает от другого то, что они сотворены хотя и по одному образу и подобию, но все же несколько различными путями. Человека отличает от святых то, что святые обладают смирением, благодаря которому способны служить Богу и быть духовно гораздо «меньше», чем остальные… И я понял это, глядя на удивительное благородство короля Альфреда.
Когда душа моя повзрослеет окончательно, возможно, тогда я наконец пойму, что за человек был на самом деле Альфред Великий.
Глава восемнадцатая
Встреча в Стоунхендже
Мы праздновали победу, проводя время в многочисленных пирах. Альфред был счастлив, что все постарались поскорее забыть те времена, когда он, одинокий и всеми покинутый, теряя мужество, бродил по болотам Суморсета. К всеобщей радости не было недостатка и в эле. Что же касается Гутрума, то я не спускал с него глаз, ища хотя бы малейшего признака обмана и лукавства, которые должны были скрываться за столь стремительным обращением. Я совершенно не доверял ему, поскольку понимал, что он принял христианство, не имея иного выбора. Но я заметил, что и он, подобно мне, находил положение, в котором оказался, весьма странным. Он вообще был человеком странным, и наружность его изобличала угнетенность и подавленность. Когда Альфред смотрел на него, не скрывая своего счастья, Гутрум только еще ниже опускал голову и словно стыдился такого отношения короля. Несмотря на откровенность и доброту, которую Альфред выказывал норманну после крещения, Гутрум, казалось, понимал высоту и величие своего победителя, и порой я начинал верить, что эта собака и впрямь тронута, что его изменило великодушие Альфреда.
Несколько дней спустя я начал готовиться к отъезду, но Альфред неожиданно вызвал меня. Выглядел он несколько встревоженным и сообщил, что прошлой ночью его посетил некий отшельник, пришедший издалека. Он проводил дни на острове Ионы, в древнем монастыре королевства Уэльс.
— Этот святой человек, Энгус, произвел на меня сильнейшее впечатление. Он сказал, что знает о твоем присутствии здесь, в южной Британии, и просил, чтобы ты подождал с отъездом всего на один день. Он хочет переговорить с тобой.
— Но о чем ему говорить со мной? — удивился я.
— Он утверждает, что встреча очень важна для всех, и судя по тому, как он об этом говорит, я понял, что ты действительно должен встретиться с ним.
Я подумал, что все это крайне странно, но поскольку отшельник обещал появиться на следующий день, то решил остаться и посмотреть, что из этого выйдет. Конечно, задержка немного злила меня, поскольку я действительно торопился с отъездом — я слишком долго находился вдали от Гвинет и теперь жаждал вернуться в Кайр Гвент как можно скорее.
