Тут получилась почему-то немая сцена, как в той пьесе у Гоголя, которую я еще до войны видел в театре. Все почему-то замерли, даже Воробышек, которого те двое так и держали, перестал биться. А эта сука гладкая, проходя мимо нас, как мимо пустого места, еще и обронил с ухмылочкой:
– Вояки бравые, тоже мне. Сколько вас тут неделю торчало, и ни один не словчил девку бабой сделать… Хоть сейчас сходите, что ли, пока не встала и ноги врозь…
И преспокойно вышел. Половина наших уже в прихожей, а половина во двope, все понимают: что-то не то, но мало кто еще толком соображает. Я все еще в кресле сижу – куда мне с моей ногой кузнечиком прыгать. Тут Афоня меня чуток посторонил и встал, пригнувшись, упираясь локтями в подоконник. И странную вещь сделал: ладони сложил ковшиком, поднес ко рту и стал в этот ковшик что-то нашептывать, тихонечко совсем, неразборчиво. И странным каким-то холодком меня обдало, сырым, неприятным – и я по сей день уверен, что холодок этот мне не почудился…
А с капитаном, издали видно, стало происходить что-то непонятное. Взялся было отвязывать коня, неуклюже, конечно, пьян был качественно – и остановился, вытянулся, будто по стойке «смирно». Расстегивает кобуру, тянет из нее пистолет, снимает курок с предохранительного взвода… Все очень быстро произошло, но у меня твердое осталось впечатление, что рожа у него стала безмерно удивленная, и будто бы он пытается сам себе помешать, не поднимать руку с «тэтэшкой» к голове, да не получается у него…
Никто во дворе и шага к нему сделать не успел. Упер он дуло в висок, бабахнуло… С понятными последствиями. Завалился, ноги чуть подергались – и амбец…
Нас всех до единого таскали потом в военную прокуратуру, и Эльзу тоже. Только следствие заглохло моментально: добрая половина взвода, все, кто были во дворе, в один голос твердили именно о том, что видели: как капитан, так коня и не отвязавши, вдруг выхватил пистолет и бабахнул себе в висок. Я тоже рассказал все, как было: как он пришел, как велел так и сидеть, будто пришитому…
Одного я, конечно, не сказал: про Афонины бормотанья. Хотя нисколечко не сомневался, что это именно из-за них… А с чего же еще? Но ни к чему о таком рассказывать, в особенности когда речь шла об этакой гладкой суке…
И с Афоней я никогда об этом не разговаривал. Ничего меж нами не изменилось, так и остались боевыми дружками, благополучно довоевали в том же взводе. Только об этом я ни словечком не заикался.
А зачем? Жил я без этого много лет, пусть оно и дальше остается где-то в сторонке…
Пыль и пепел
Ситуация сложилась не самая редкая: линии фронта не было, немец отходил быстро, мы чуток отставали, и в конце концов они от нас оторвались. Впереди теперь была совершеннейшая неизвестность. Значит, что? Значит, ноги в руки, разведка… Дело знакомое.
Конечно, послали самолеты, погода стояла не просто летная, отличная, небо чистое, на земле никакой слякоти. Ну а заодно пустили по разным направлениям и нас – взвод легких броневиков. «Шестьдесят четвертый» – хорошая машинка, лучше довоенных. Быстрая такая, верткая, проходимая. Никакого сравнения с «двадцаткой», на которой я начинал, небо и земля. Ладно, не будем отклоняться…
Ланцов, как ему и положено, крутил баранку, а я торчал в башенке гордым соколом, нимало не опасаясь обстрела – местность далеко и хорошо просматривалась, бескрайняя равнина, разве что кое-где небольшие березовые рощицы, как в наших местах говорят – колки, в основном реденькие, но и те, что погуще, плохо приспособлены для засады, в березняке что человека, что любую технику издали видно. Да и на кой черт быстро отходящим немцам устраивать засаду в глухомани, вдали от больших дорог? У них других забот хватало…
Одним словом, получить пулю я не боялся, и шли мы, можно сказать, с ветерком – коли уж местность благоприятствовала. Как я ни вертел башкой, как ни напрягал глаза, не мог высмотреть вокруг, на земле, ничего сделанного человеческой рукой. Проходящие войска оставляют за собой кучу всякого мусора – и, простите за подробность, следы оправки в превеликом множестве. Но мы проехали километров десять – и не увидели даже клочка газеты.
И не было следов ни гусениц, ни колес, ни ног. Целина, можно сказать. Ну как необитаемый остров, честное слово, и даже без Робинзона Крузо…
Ехали мы так, ехали, малость расслабившись…
И напоролись на них совершенно неожиданно. Проехали мимо густой рощицы, свернули вправо… Опаньки! Дальше такая же равнина, колки вовсе уж немногочисленные… а метрах в двухстах впереди носом к нам стоит лайба, которую мы, люди опытные, опознали моментально: немецкий вездеходик, забыл уж, как он называется, длинно как-то. Этакий утюжок на колесах, открытый, то есть со складным верхом. Капотом кургузеньким развернут аккурат в нашу сторону, и видно, что немцы там сидят.
Ланцов молодец, не первый год за баранкой, еще на гражданке шоферил, к тому же особенности нашего броневичка знает прекрасно. У «шестьдесят четвертого», понимаете, покрышки не воздухом были надуты, а наполнены губчатой резиной. Хорошая сторона – при попадании пули колесо не сдуется. Плохая – не любили такие колеса крутых поворотов, могло не просто занести, а и опрокинуть к чертовой матери. Потому Ланцов и не стал закладывать виражи, как птичка стриж, а начал активно сбрасывать скорость, явно ожидая моей команды – мне-то с башенки видно побольше, чем ему.
А я уже вижу, что, кроме этого вездеходика, в окрестностях, куда ни глянь, – все тот же необитаемый остров. Ни единого человека, мотоцикла, машины, танка. Ни одной живой души. Только мы и тот утюжок.
Я, конечно, на всякий пожарный ссыпался внутрь. И скомандовал Ланцову:
– Давай прямо к ним малым ходом. Метрах в полсотне тормознешь.
А сам устроился за пулеметом. Разведчик обязан соображать быстро и решения принимать моментально. А решение тут лежало на поверхности: это ж готовенькие «языки»! Ну прямо-таки с пылу с жару. У нас не было прямого приказа брать «языка», но на инструктаже прозвучало: если будет такая возможность, хорошо бы, конечно, еще и «языка». Но только при очень благоприятной обстановке. Потому что основная наша задача – установить местонахождение немцев.
В общем, в голове у меня все прокрутилось молниеносно, благо задача была не из трудных. Против нас эта таратайка не пляшет: у нас – противопульная броня и пулемет, пусть винтовочного калибра, зато с боезапасом в тысячу с лишним патронов. У них – никакой брони и наверняка только личное оружие при себе. Я уже могу рассмотреть, что там четверо, водитель в пилотке и трое в офицерских фуражках. Сидят истуканчиками, даже не пробуют с места сдвинуться – то ли малость ошалели, столкнувшись с нами нос к носу, то ли поломались. Если дернутся, я им мигом колеса излохмачу, дам пару очередей поверх голов, чтобы поняли, что тут не в бирюльки играют. А там уж хватит и моего куцего немецкого, чтобы растолковать насчет лапок кверху…
Остановился Ланцов, как и было приказано, метрах в пятидесяти. Так что разглядеть их можно прекрасно: водила молодой, пилотка набекрень, рядом с ним молодой офицер, и на заднем сиденье молодой, а четвертым – пожилой, с проседью, с первого взгляда видно, что лучшего «языка» и желать нельзя: погоны у него вроде бы полковничьи, наград изрядно, в общем, хорош бобер, лучшего и желать нечего. Вот только странно они как-то держатся: сидят, не шелохнувшись, ухом не поведут, таращатся перед собой. Ноль движения, ноль эмоций. Странно, очень странно.
