Ф. не пошёл, я пошла. В Преображенском соборе. Нашли два ящика в замурованной нише южной стены. На одном написано “Зосима”, на другом – “Савватий”. Смешно: как печенье или мебель. Чтоб не перепутать.
Привели архиепископа Тульского, епископа Гдовского, был владычка Иоанн – так его здесь зовут, “владычка”. Комиссию возглавлял Коган. Вскрыли мощи святого Зосимы. Сложили около гробницы. Оказалось, что кости и труха. Я так и думала. Пока вскрывали, ни секунды сомнения не было.
Коган спрашивает: “Это главный святой?” – и носком сапога отбросил череп к стене.
Ф. тогда дела до этого не было совсем.
(ещё поздней)
Женщины всегда любят читать чужие письма больше, чем мужчины. Изымаю записки у заключённых, читаю, и меня всё это возбуждает, я тоже хочу так писать кому-то. “Приходи к дровне, кралечка. Твой известный ухажёр”.
Хочу прийти к дровне. Какая глупость, кралечка. Надо взять себя в руки, наконец.
(ещё позже)
Ф. разрешил лагерникам следующее: если человек берёт два билета в кинематограф, то второй билет можно передать в женбарак. И на сеансе сидеть рядом со своей подругой.
Они сидят в тулупах или шубах (холодно) и руками елозят друг у друга под полами.
Мне никто не пришлёт билет. Я на свободе.
22 декабря
Лето так незаметно прошло.
Помню весной: лежит снег, а вокруг уже бабочки – природа торопится всё успеть, такое короткое лето здесь. Моё лето – такое же короткое. Надо успеть.
Ещё помню, летом шла по лесу и увидела огромную гусеницу – кажется, почти метр длиной. Я вся покрылась потом от ужаса. Она теперь снится мне. Что это за гусеница? Куда она ползла? Она что, забыла стать бабочкой?
Сегодня вызывала на допрос Ивана Михайловича Зайцева – он бывший начальник штаба армии Дутова.
Генерал царской и Белой армии.
Ф. однажды сказал: “Знаешь, кто убил Дутова? Дутова убил я”.
Был пьян и весел. Разрешил себя погладить по лицу (обычно – не разрешает).
Генерала Дутова убили в Китае, куда он сбежал. Это всё, что мне известно.
Сегодня я немного спрашивала об этом Зайцева, он отвечал очень размеренно и медленно, точно боялся оступиться. Про убийство Дутова он ничего не знает в деталях. Только то, что Дутова очень хорошо охраняли и его застрелил втёршийся в доверие человек.
Наверное, Зайцев думает, что я собираю на него новый материал, и боится. Очень многие, попадающие ко мне в кабинет, придают смысл всему, что там происходит.
А часто никакого смысла нет. Часто бывает, что у меня плохое самочувствие или я опять думаю про Ф.
Меня всё время мучило совсем глупое и девичье желание сказать Зайцеву: “Знаете, кто организовал убийство вашего генерала?” И назвать имя.
Теперь спрашиваю себя: а зачем я это хотела сделать? Наверное, ответ такой: мне хочется, чтоб кто-нибудь разделил моё острое чувство к нему. Пусть это будет не любовь (разве у меня только любовь?), пусть это будет что угодно, даже и ненависть. Но я почувствовала бы, что я не одна.
23 декабря
Ночью опять пили и снова слышала своё имя из коридора. Они не стучатся ко мне только потому, что знают про Ф.
А ведь мы не имели с ним ничего уже месяц. Я начала считать дни. Это никогда не имело для меня значения, но отсчитывать всё равно приходится от этого. Тем более что это здесь – всюду.
Как быстро здесь бывшие бойцы и герои Красной армии превращаются в распутных свиней. Чекисты и красноармейцы должны всё время жить при смерти, возле неё самой. Только тогда на их лицах начинает отражаться бледный свет и гордость за великое дело. А тут они впали в безобразие от бесстыдства и безнаказанности.
24 декабря
Летом на Соловках не пахнут цветы.
Зимой не пахнет снег.
Я замёрзла. Хочу влюбиться. Ему назло.
А он только обрадуется, ха-ха.
Какое нелепое это “ха-ха” на письме. Ха. Ха. Похоже, как будто военный ведёт ребёнка. Военный перепоясан ремнями. Ребёнок маленький, в шубке не по росту, едва ноги торчат, и в шапке-ушанке.
Хочу шубку и бежать по Красной площади, ночью, а он догоняет и просит: “Да постой же!” Хватает за рукав. Прячу лицо, чтоб не видеть его глаза и не засмеяться. Идёт снег очень ровный и сразу тающий.
Откуда я всё это взяла? Этого что, никогда не будет?
А зачем тогда всё?
25 декабря
Ещё месяц назад подала ему ещё пакет документов на правонарушения сотрудников надзора и администрации.
Никакого ответа не было.
Сегодня виделась с ним в управлении. Документы были поводом, конечно. Я его остановила на бегу (он всегда ходит быстро, и все за ним спешат).
Он говорит: “Чтоб всё было в порядке – надо расстрелять всех чекистов. Потому что все сюда присланные – штрафники, садисты и негодяи, перевоспитывать их нет смысла. Но если я расстреляю этих чекистов – других мне не дадут. Поэтому пусть всё идёт как идёт”.
3 января
Иногда пытаюсь себя успокоить: так много вместилось в короткую жизнь, сколько бы не вместилось и в очень длинную.
Ночью приснился сон: что мы опять в поезде Троцкого и снова случайно познакомились в секретариате.
Ф. что-то докладывал Рудольфу Петерсону, начальнику поезда. Он был худ, но кожаная куртка делала его больше в плечах и очень ему шла. Она всем шла. Когда они (охрана в кожаных куртках) сопровождали Льва Давидовича и выходили все из поезда, на это было приятно и ужасно смотреть. Они шли как чёрные демоны. Красноармейцы на всех фронтах, уже впавшие в апатию, изъеденные вшами и голодные, сразу подбирались. Были расстрелы. Но демонам всё прощали, потому что они всегда приносили победу.
Мы подошли к Петерсону с журналистом Устиновым, которому я помогала. Устинову нужно было выяснить какой-то вопрос. Они недолго обсуждали что-то, и Рудольф Августович сказал: “Эйхманис вас проводит”.
Мы прошли во второй состав, Ф. всё показал.
Устинов ушёл с кем-то ещё встречаться, а мы впервые разговаривали с Ф.
Я сразу почувствовала: этого могу полюбить и хочу полюбить.
Глаза – словно внутри влага, которая никогда не потечёт. Линия скул неявная, хотя я всё равно говорила про них “косые скулы”: как у Маяковского в стихах. Косые в том смысле, что скошенные – их скосили, стесали.
Но один раз засмеялся, и восторженные огоньки задрожали в глазах, как будто где-то за рекой загорелась трава или стога сена. Задул ветер, полетели искры. Так долго смотрела в эти глаза, что он сразу понял всё. И пригласил встретиться. Куртка скрипела у него. Он старался стоять не шевелясь: вдруг скрип меня отвлечёт?
