Размеренно начавшийся день продолжался совсем хорошо.
Забежал на минуту озабоченный Борис Лукьянович и вручил Артёму на руки 8 рублей 27 копеек соловецкими деньгами. К деньгам – специальное разрешение на свободное посещение магазина и проходку за территорию кремля без конвоя.
У Осипа такая бумага уже была; мало того, он имел право свободного выхода на берег моря, а в пропуске Артёма значилось, что ему в такой возможности отказано.
“А мне и не надо”, – подумал Артём, разглядывая пропуск, который держал в правой руке, сжимая в левой деньги.
– Забегите завтра в канцелярию и распишитесь за всё это, – велел Борис Лукьянович, спеша дальше. – А то я всё под свою ответственность раздаю.
На радостях Артём позвал Осипа затовариться в соловецком ларьке – он располагался прямо в кремле, в часовне преподобного Германа.
Но ларёк оказался закрытым.
Тогда отправились в “Розмаг” за пределами кремля.
Артём чувствовал себя торжественно и взволнованно, почти как жених.
Казалось, что часовые на воротах должны сейчас отнять все бумаги как поддельные и отправить задержанных под конвоем в ИСО, где, наверное, Галя уже заждалась Артёма… но нет, их спокойно и даже как-то обыденно выпустили.
“Как же всё удивительно”, – признался себе Артём, чувствуя непрестанный щекотный зуд в груди.
Даже чайки орали радостно и восхищённо.
Случалось, Артём ходил без конвоя по ягоды – но там всё равно был наряд и никому бы не взбрело в голову вместо работы отправиться по своим делам. А тут он шёл, никому ничем не обязанный и безо всякого сопровождения.
Осип, кстати, совершенно не осознавал этой прелести: на общих работах в карантинной его продержали всего полторы недели и тут же определили в Йодпром – на производство, как он пояснил Артёму, йода из морских водорослей.
Каждый день Осип отправлялся в располагавшуюся на берегу гавани Благополучия лабораторию, которую, к слову, успел разругать за отсутствие самых необходимых для работы вещей.
“На баланы бы тебя, там всё необходимое есть”, – беззлобно думал Артём.
“Розмаг” оказался аккуратной деревянной избой, стоящей на зелёной лужайке, вдали от всех остальных построек: что-то во всём этом было сказочное.
Внутри пахло как из материнской посылки: съестным и мылом, сытостью и заботой.
Товары подавали четверо продавцов, тоже лагерников, преисполненных своей значимости, – на такую работу без хорошего блата было не попасть.
“Выбор в «Розмаге» не обескураживающий, но простой и самоуверенный, как советская власть”, – сказал как-то Василий Петрович.
Так и оказалось.
Килограмм сельди стоил рубль тридцать, колбасы – два пятьдесят, сахара – шестьдесят три копейки. Одеколон – пять рублей двадцать пять копеек, английская булавка – тридцать копеек за штуку.
Имелись два вида конфет и мармелад – тот самый, которым Афанасьев угощал Артёма. Пшеничный хлеб, чай. Оловянные тарелки, ложки, кружки. Зубной порошок, пудра, румяна, помада для губ, расчёски. Продавались также примус, печка-буржуйка, чугунок и огромная кастрюля.
В отделе одежды предлагались валенки, войлочные туфли, штаны, бушлаты, шапки и огромное количество разномастной обуви, беспорядочно сваленной в несколько ящиков.
– Приобрести, что ли, одеколон? – сказал Артём. – И мармелада к нему. Будем растираться одеколоном и есть мармелад. Как вам такой распорядок на вечер?
– Да, можно, – совершенно серьёзно поддержал его Осип. – А у меня нет денег, – быстро объявил он. – Не купите мне?.. эту… – и, почти наугад поискав пальцем, указал на булавку.
“Вот Анчутка…” – подумал Артём, но купил, конечно: сам же потащил его в магазин.
Осип тут же, не глядя, положил булавку в карман.
Ещё Артём приобрёл полкило колбасы, шесть конфет и тарелку с ложкой – вчера он Василия Петровича так и не увидел.
“Надо бы купить буржуйку, – размышлял Артём и тут же сам с собой издевательски спорил: – А ты уверен, что так и будешь в келье жить? Пойдёшь, мой любезный, на общие работы опять! И будешь с собой таскать буржуйку зимой в лес!”
По пути назад встретили возле кухонь троих фитилей, дожидавшихся, пока повезут на помойку объедки. Надо ж было попасть ровно тогда, когда повар выставит бак и, по сложившейся уже традиции, вернётся на минуту в кухню. В это время фитили рылись в баке, находя кто капустный лист, кто рыбью голову.
Они сами были похожи то ли на обросших редким скользким волосом рыб, то ли на облезших, в редких перьях и грязной чешуе, птиц.
Артём был чуть раздосадован, что ему портили настроение.
– Зачем они это делают? – ужаснулся Осип. – Послушайте, нужно отдать им колбасу, – он схватил Артёма за рукав. – Эти люди голодные, а у нас есть ещё.
– Да, сейчас отдам, – с неожиданной для него самого злобой вырвал рукав Артём. – Отдайте им свою булавку лучше.
– Зачем им булавка? – не унимался Осип. – Они голодны!
– Идите к чёрту, – сказал Артём и пошёл быстрей.
Через минуту Осип нагнал его.
Руку он держал в том кармане, куда положил булавку.
“Правда, что ли, хотел отдать?” – подумал Артём с лёгким презрением.
– Вы что, не видели фитилей? – спросил он, немного остыв.
– Фитилей? – переспросил Осип и, поняв, о чём речь, ответил: – Нет, почему-то мне это не попадалось.
Слово “это” прозвучало так, будто Осип вынес на своих длинных пальцах что-то неприятное, вроде детской пелёнки.
– Ну, представьте, что “это” – мираж, – сказал Артём. – По Монжу.
– По Монжу? – переспросил Осип и, помолчав, добавил: – Нет, это не мираж.
– Вы вообще почему здесь очутились? – спросил Артём быстро.
– Меня посадили в тюрьму, – объяснил Осип.
– Надо же, как, – сказал Артём.
Они уже были возле своего Наместнического корпуса.
– Эй! – позвали, судя по всему, Артёма. – Стой-ка!
Он оглянулся и увидел Ксиву, Шафербекова и Жабру, поспешающих наперерез.
“Шесть рублей 22 копейки, полкило колбасы, шесть конфет”, – вталкивая Осипа в двери корпуса, перечислил Артём про себя всё то, что мог потерять немедленно.
Не считая жизни, про которую забыл.
– Вроде бы нас, – сказал Осип, чуть упираясь у поста дневальных.
– Нет-нет-нет, не нас, – больно толкая его, шептал Артём, готовый закинуть Осипа на плечо и бегом бежать на второй этаж: учёный был тщедушен и вообще неприятно гибок под одеждою, словно сделанный из селёдочных костей.
Наклонившись над лестничным проёмом и невидимый снизу, Артём услышал грохот дверей и тут же окрик дневального.
