– Там приехали какие-то чекисты то ли из Кеми, то ли даже из Москвы к Эйхманису в гости, – шёпотом сказал Борис Лукьянович, поглядывая на Осипа; “…в такую минуту – и боится разбудить этого… сластолюбца…” – мельком подумал Артём, сам ещё не зная, в какую именно минуту и что его ждёт. – Видимо, начлагеря хвалился им спартакиадой, и они потребовали немедленного развлечения, – объяснил Борис Лукьянович. – Вам придётся участвовать в поединке.
– С кем? – спросил Артём, перестав натягивать штаны. – С чемпионом Одессы? – Хотя сам успел обрадоваться: “…Ну, хоть не расстрел…”
Борис Лукьянович только кивнул.
Дальше Артём одевался молча. В окошко светило ночное соловецкое солнце, замешенное на свете фонарей. Солнце было как творог, который мать подвешивала в марле – и он отекал бледной жидкостью в подставленную кастрюльку. Цвет этой жидкости был цветом соловецкой ночи.
На улице оказалось свежо, тихо, просторно. Артём подумал, что никогда не видел монастырь ночью.
Чаек не было вовсе.
С интересом выбежала посмотреть, кто идёт, собака Блэк. Повиляла хвостом.
Следом появился олень Мишка, стоявший под рябиной.
“Наверное, гости разбудили наше зверьё, – догадался Артём. – Надо было оставить леденцов олешке. А то скормил всё Осипу…”
– Куда мы идём? – спросил Бориса Лукьяновича.
– В театр, – ответил он. – Там все…
Театр располагался в части бывшего Поваренного корпуса.
Артёма сразу провели в гримёрку.
Он услышал шум на сцене.
– Кто там? – спросил Бориса Лукьяновича.
– Борцы, – коротко сказал он.
В углу гримёрки, закрыв глаза, сидел чемпион Одессы. Лицо у него было бледно и губы плотно сжаты. На челюсти иногда вздувался желвак.
“Он меня убьёт сейчас безо всякого «Розмага»”, – спокойно и обречённо подумал Артём.
У зеркала стоял знакомый Артёму гиревик, весь потный и пахнущий. Судя по всему, отработал уже и теперь огорчался тому, как исхудал в последнее время, – таких больших зеркал он давно не видел.
На полу, несколько неуместный, стоял канделябр.
“Реквизит, – понял Артём. – Интересно, если сейчас ударить чемпиона Одессы канделябром по затылку, это может как-то повлиять на исход поединка?”
Привели ещё одного артиста – на этот раз циркача.
Он появился в спортсекции только сегодня утром и пообещал подготовить особый номер: разбивание дикого камня на груди атлета.
“А что без камня? – подумал Артём, попытавшись присесть, но сидеть совсем не хотелось. – И без атлета? Чекиста из зала попросит прилечь на минутку? И как охерачит молотом по груди…”
Хотелось пить.
Да и то не очень.
– Может, размяться? – предложил Артёму Борис Лукьянович без особого энтузиазма.
– Пожалуй, – сказал Артём и решительно встал.
В темноте закулисья он пошёл на шум и полосу противного света: хоть посмотреть, что там.
Там свистели чекисты, а вскоре Артём увидел и борцов: они были голые по пояс и грязные, как чёрт знает что.
Один лежал на животе, поджав под себя ноги и выставив огромный зад, второй силился поднять его, запустив руки под грудь.
Сделав шаг вперёд, Артём увидел и гостей.
Они поставили стол возле сцены. На столе стояли многочисленные бутылки, виднелась нарезанная снедь: зелень, огурцы, колбаса, хлеб.
Человек шесть сидели на стульях. Эйхманис и ещё один, Артёму неизвестный, стояли возле стола со стаканами в руках.
Эйхманис был в форме, но распаренный и с расстёгнутым воротником. Второй – вообще без кителя и заметно более пьяный.
Все были при оружии.
“Господи, зачем я всё это затеял? – затосковал Артём. – Как было просто всё решить, проще не придумаешь – отдавать посылки Ксиве, и всё! Нужны тебе эти посылки? Не сдох бы с голода! Зачем ты сюда вызвался? Ты что, умеешь этот бокс? Ты же ни черта не умеешь!”
– Замолкни! – ответил сам себе вслух.
Пошёл куда-то – надо было куда-то идти, не стоять же на месте.
Только идти оказалось некуда и очень темно к тому же – Артём немедленно налетел на стул, сам едва не упал вместе с ним.
Выпрямился, отряхнулся, почувствовал, как сильно дрожат ноги.
Как передвигаться на этих ногах?
Поднял стул, сел на него. Кажется, так было лучше – в темноте тебя вроде бы и нет, остался один рассудок, но если его погасить, то совсем будет просто.
Попытался вспомнить сегодняшнее, верней, уже вчерашнее стихотворение – ту строчку из него, что какое-то время повторял. Что-то там было про ржавчину и про ноги. Про ржавчину и про ноги. Про ноги и про ржавчину.
“Как это, интересно, может сочетаться? – напряжённо думал Артём. – В одной строчке? Ноги! И ржавчина! И, главное, это нисколько меня не удивляло! Но это же кошмар какой-то! Какая-то ерунда! Господи, напомни, что это была за строка! Это ужасно важно! Ничего не получится, если я её не вспомню!”
– Чёрт! – снова окликнул себя вслух Артём. – Чёрт, да перестань же ты наконец.
Поднявшись со стула, он корил себя молча и злобно.
“А тому, – думал он, – кого застрелили в башку, пока ты ел леденцы, – ему было проще? Ему было легче? Он совсем не волновался? Тебе всего лишь надо выйти на сцену и получить кулаком в морду! Но тебя не убьют! Тебя не расстреляют!”
– Артём! – звал в темноте Борис Лукьянович. – Артём, вы где? Пора!
Снова уронив стул на пол, Артём спешно пошёл на голос.
– Перчаток нет, – суетился Борис Лукьянович рядом со снимающим рубашку Артёмом. – И не привезут. Вот сшили из шинельного сукна, попробуйте.
Артём попробовал. То, что он сам будет бить такими, – ему нравилось. А то, что его, – нет.
Чемпион натянул перчатки совершенно равнодушно.
На Артёма он по-прежнему ни разу не посмотрел.
– Выхода нет. Держитесь. Я буду вместо рефери, – шептал Борис Лукьянович, пока спешили к сцене. – Постараюсь вам подыграть.
– Ну да, – ответил Артём. – Врежьте ему по печени, что ли, когда никто не видит.
На сцене оказалось чуть светлей, чем хотелось бы, пришлось некоторое время привыкать.
У стола стояло уже четверо чекистов, все, кроме Эйхманиса, краснолицые, мясистые – и все жевали.
Эйхманис пустым стаканом показывал на одесского чемпиона и что-то негромко говорил.
Артём нарочно не прислушивался.
Зато он услышал, как Борис Лукьянович просит его противника:
– …потяните, а? Хотя бы раунд.
Противник не отвечал, постукивая перчаткой о перчатку.
