Назавтра все повторилось. Я даже не устояла и немного подвигалась под музыку. Прежние привычки возвращались. Как безумная, я в одиночестве танцевала посреди гостиной. Единственное отклонение от старых привычек: в Малларанни наушники были не нужны, и я включала музыку на полную громкость, с ревущими басами. The dog days are over, the dog days are done. Can you hear the horses? ’Cause here they come.
[1]
Я делила сцену с Флоренс из Florence and the Machine.
Я знала эту песню наизусть, каждый аккорд, каждую нотку. Я вертелась и извивалась, тонкая пленка пота покрывала кожу, собранные в хвост волосы летали во все стороны, щеки пылали. В какой-то момент ударные выбились из ритма. Я уменьшила звук, но неизвестно откуда взявшийся грохот продолжался. С пультом в руке я подошла к входной двери и увидела, что она дрожит от ударов. Я сосчитала до трех и только потом открыла.
— Здравствуй, Эдвард, чем могу помочь? — Я одарила его самой обворожительной улыбкой.
— Сделай потише свою чертову музыку.
— Тебе не нравится английский рок? Твои соотечественники…
Он шарахнул кулаком по стене:
— Я не англичанин.
— Да это ясно с первого взгляда, тебе недостает их легендарной флегматичности.
Я продолжала улыбаться ему во весь рот. Он сжимал и разжимал кулаки, закрыл глаза, глубоко вздохнул.
— Ты меня достаешь, — выдавил он своим хриплым голосом.
— Да что ты, вовсе нет. Ты почти полная противоположность тому, кого я хотела бы достать.
— Берегись.
— Ой, как страшно.
Он нацелил на меня указательный палец, сжав челюсти.
— Я прошу тебя уменьшить громкость, вот и все. Из-за твоей музыки в моей фотолаборатории все дрожит, и это мне мешает.
Я расхохоталась:
— Так ты действительно фотограф?
— Какое тебе дело?
— Да никакого. Просто подумала, что ты наверняка скверный фотограф.
Будь я мужчиной, он бы мне врезал. Я продолжала:
— Фотография — искусство, и значит, требует хоть какой-то чувствительности. А ты ее напрочь лишен. И, следовательно, непригоден для этой профессии. Ладно, послушай, я с удовольствием с тобой поболтала… да нет, шучу, ты уж извини, меня ждут другие дела.
Я посмотрела на него с вызовом, повернула пульт в направлении музыкального центра и вывела громкость на максимум. Happiness hit her like a bullet in the head struck from a great height by someone who should know better than that. The dog days are over, the dog days are done
[2]
, — вопила я. И принялась выплясывать, перед тем как захлопнуть дверь у него перед носом.
Я ликовала, танцуя и распевая во всю глотку. Как же здорово заткнуть ему пасть! Мне захотелось еще повеселиться: я решила продолжить начатое и окончательно испортить ему день. Он наверняка сейчас пойдет выпить пива, чтобы успокоиться, это как раз в его духе.
В отличие от прошлого раза я вошла в паб самым цивилизованным образом. Помахала присутствующим рукой и добавила к приветствию улыбку. Заказала стакан красного вина и сразу же расплатилась, после чего села за стойку на приличном расстоянии от соседа.
Он был еще мрачнее, чем обычно, похоже, я действительно изрядно действовала ему на нервы. Он крутил в руке зажигалку, по-прежнему играл желваками и одним глотком осушил кружку. Потом мотнул головой, заказывая следующую. Его взгляд остановился на мне. Я приветственно подняла бокал, глотнула и едва удержалась, чтобы не выплюнуть. Вино, если его вообще можно так назвать, было омерзительным. По сравнению с ним любое пойло в пластмассовой бутылке заслуживало рекомендации сомелье. А я на что рассчитывала? Откуда взяться приличному вину в этой ирландской дыре, где пьют только гиннесс и виски? Но это не помешало мне смотреть на Эдварда с вызовом.
Наши забавы продолжались добрых полчаса. И в конце концов победила я, потому что он встал и двинулся к выходу. Я выиграла битву — мне удалось хоть что-то сделать за день.
Переждав несколько минут, я тоже ушла. Стало темно. Я подняла воротник пальто. Был конец октября, и первые признаки зимы становились все более очевидными.
— Так я и думал, — раздался хриплый голос.
Эдвард ждал возле моей машины. Его спокойствие настораживало.
— Я думала, ты вернулся домой. Не пора проявлять фото?
— Из-за тебя я сегодня запорол целую пленку, так что даже не заикайся о моей работе. Тебе-то самой наверняка неизвестно, что такое работа.
Не дав мне времени ответить, он продолжил:
— Не обязательно хорошо знать тебя, и так понятно, что ты целыми днями ничего не делаешь. У тебя что, нет родных или друзей, которые где-то ждут?
Страх лишил меня дара речи, и он уверенно продолжил атаку:
— Конечно нет! Кому ты нужна? Ты же не представляешь никакого интереса. У тебя наверняка когда-то был парень, но он умер со скуки…
Моя рука взлетела сама собой. Я ударила так сильно, что его голова запрокинулась. Он потер щеку и криво усмехнулся:
— Я попал по больному месту?
Мое дыхание ускорилось, подкатили слезы.
— Понял, он тебя бросил. И был абсолютно прав.
— Пропусти меня, — попросила я, потому что он загораживал проход к моей машине.
Он придержал меня рукой и посмотрел прямо в глаза:
— Никогда больше так не делай. И позаботься об обратном билете.
Он резко отпустил мою руку и растворился в темноте. Тыльной стороной ладони я вытерла слезы. Меня так трясло, что я выронила ключи. Я сражалась с дверцей, когда мимо меня на огромной скорости промчалась машина Эдварда. Нет, этот мужчина не убийца, но он опасен.
Я сидела на полу посреди гостиной. Ее освещал слабый свет. Первая бутылка вина почти опустела. Я прикуривала одну сигарету от другой. В конце концов я схватила телефон:
— Феликс, это я.
— Что новенького в стране баранов?
— Я больше не могу, выдохлась.
— Что ты говоришь?
— Честное слово, я старалась, заставляла себя, но у меня ничего не получается.
— Это пройдет, — мягко сказал он.
— Нет! Это никогда не пройдет, все кончено, все совсем кончено.
— Тебе и должно быть плохо сегодня — день рождения Клары, слишком много воспоминаний.
