Еще днем, присоединившись к очередной группе паломников в храме Преображения, они успешно разыграли сценку под названием «тупой турист». Тогда Анна, надев темные очки и платок, сделала вид, что заблудилась, и будто ненароком прошла за табличку «Хода нет». Она успела преодолеть не более двух десятков ступеней вниз по лестнице, которая вела куда-то вглубь горы, под алтарь, когда путь ей преградил невесть откуда взявшийся монах в белом одеянии с черным наплечником, черным капюшоном и черным же шерстяным поясом. На его груди красовался красный восьмиконечный крест. Монах весьма сердито заговорил на латыни, потом на английском и жестами показал ей, чтобы она возвращалась. Он вел себя крайне решительно и настойчиво, если не сказать агрессивно.
— Кажется, ты прав, там явно «закрытая зона», — сообщила Анна Трубецкому, вновь присоединившись к группе. — Будем отрабатывать эту версию.
Окончательный план созрел, когда они осматривали монастырь со стороны леса, куда туристов не водят, и заметили, что во внутреннем дворе, огражденном низкой кирпичной стеной, сохнет на солнце с десяток монашеских ряс, видимо недавно из прачечной. Делом пяти минут для Трубецкого было перескочить через стену и одолжить — на время — три комплекта: два для них с Анной и один для Артура. Далее предполагалось, что они, облачившись в эти рясы, проникнут в монастырь и попробуют отвлечь внимание стражей. После этого остается найти и освободить Бестужева, добраться до машины и бежать. Основной расчет был на то, что их появление будет неожиданным… «Наглость города берет», — перефразировал Трубецкой известную пословицу, подводя итог обсуждению. Теперь оставалось лишь дождаться полуночи.
Глава 27
Побег
Время утекало неумолимо. Бестужев вдруг начал почти физически ощущать, как в последние дни оно ускорило свой бег, хотя до этого на протяжении многих недель тянулось еле-еле. «Длина одного часа и даже одной минуты зависит от того, по какую сторону от тюремной решетки ты находишься, — подумалось ему. — Особенно если впереди не перспектива свободы, а как раз наоборот, — суд и неотвратимое наказание». Наступила ночь, но Артур Александрович не мог сомкнуть глаз. Очевидно, его отчаянный план спасения провалился и помощи ждать больше неоткуда. Ему ничего не оставалось, как собраться с духом и подготовиться к достойному участию в суде.
Сколько недель он пробыл здесь? Восемь? Десять? В камере не было ничего, чем можно было бы делать отметки. Смены дня и ночи, наблюдаемые через отверстие вверху камеры, уже примелькались, и он сбился со счета. Бестужев вдруг понял, как наступает духовное просветление у монахов-отшельников: находясь в заточении и в одиночестве, либо сходишь с ума, либо начинаешь видеть и понимать то, что в обычной жизни прячется за бесконечным потоком информационной шелухи, окружающей современного человека. В тех же случаях, когда условия существования способствуют сосредоточению, открываются такие глубины сознания, которые ставят под сомнение бытующее представление о наличии у человека всего пяти чувств, функционирующих при этом в весьма ограниченном диапазоне.
«Ведь то, что произошло со мной, сродни грехопадению Адама и Евы… Вот он, истинный, кондовый, первородный источник греха — искушение! Так, наверное, бывает в жизни каждого человека: однажды в известный одному Всевышнему, а может, одному сатане день и час перед тобой появляется соблазн: украсть, соврать, предать, оболгать, — крутилось у него в голове, — и устоишь ли ты — вот в чем вопрос. На первый взгляд все происходит как бы случайно, само по себе, по стечению обстоятельств, а на самом-то деле ничего случайного не бывает. И ведь зря искушение связывают только с темными силами. Не действуют ли они в этом случае по своеобразному контракту с Небесами? Ведь как узнать, истинно ли добродетелен человек? А может, он не крадет только лишь потому, что не было подходящего случая? Вот и возникает искушение проверить на прочность такого праведника…
Но кристалл, кристалл был божественно прекрасен. Какой же волей должен был обладать Гуго де Пейн, чтобы такое чудо держать запертым в ларце столько лет? А может, именно в этом и заключалась истинная тайна могущества тамплиеров — в железной воле и следовании раз и навсегда определенным принципам?»
Бестужеву вдруг сделалось нехорошо. Мысль о кристалле была какой-то неуместной, неправильной, возникшей не вовремя. Более того, она его беспокоила, поскольку была… зловещего темно-фиолетового цвета. Было невозможно объяснить, откуда он знает цвет мысли, но соответствующее ощущение было абсолютно материальным. Для разнообразия он попробовал подумать о чем-то еще, и те, другие мысли вдруг тоже заиграли для него всеми цветами радуги. «Ничего себе, — подумал Бестужев, как бы наблюдая за собой со стороны. — А ведь в разговорном языке используют только понятие „черные мысли“, а они, оказывается, бывают разноцветные… Интересно, это я уже помешался или шестое чувство открылось напоследок?» И тут он решился на эксперимент.
В самых тайных глубинах его души, которые есть у каждого человека, там, куда вход посторонним строго-настрого заказан, хранилось под семью замками одно воспоминание. Дело в том, что Артур Бестужев был однажды женат. Брак состоялся по любви и обоюдному согласию, и последовавшее через некоторое время известие о беременности супруги было воспринято им с радостью. Однако беременность протекала крайне тяжело и трагически закончилась преждевременными родами. И вроде Артур вел себя достойно, как любящий мужчина, и вроде супруга смогла справиться с бедой, но взаимные чувства покинули их.
Однажды он узнал, что супруга не устояла перед искушением, у нее появился другой мужчина, и они расстались. И дело-то, в общем, было не в самой измене, ведь хранить верность без любви вовсе не обязательно. Ему до смерти обидно было то, что новым избранником бывшей супруги стал человек, по мнению Бестужева, крайне недостойный. Это было больно, поскольку задевало его мужской инстинкт собственника, и все воспоминания о том браке он запечатал и спрятал очень глубоко, на самое дно души. Теперь, перед лицом вечности, было самое время открыть потайной сундучок и разобраться со всем этим.
Он осторожно — мысленно, конечно, — приподнял крышку сундучка и позволил давним воспоминаниям потихоньку просочиться на свободу. Они были черного цвета и причиняли ужасный, почти физический дискомфорт: распространялись, как яд в крови, и постепенно заполняли все пространство души. Тогда Бестужев понял, что нужно срочно что-то делать, иначе общее отравление неизбежно, а это сейчас совершенно некстати. И он принялся неторопливо размышлять. Черную мысль о супруге очистил воспоминаниями о том, как им было здорово вдвоем, и о том, что она, как всякий человек, имеет право и на счастье, и на ошибку. Ведь жизнь больше, чем любовь, и теперь, по прошествии многих лет, он и сам был не вполне уверен, что рано или поздно не ушел бы от нее. Бестужев честно признался сам себе, что первым мог изменить и он, если бы подвернулась оказия: это было просто делом времени и случая.
Вернувшись от размышлений к созерцанию, Бестужев с удивлением обнаружил, что мысль о бывшей супруге была уже не черной, а лишь светло-серого цвета. Он проделал то же самое с мыслью о сопернике, который, вполне возможно, был вовсе не таким плохим человеком, — если честно, Артур и не знал-то его как следует. Затем он очистил мысль об обиде на них двоих, послав им мыслеформу любви нежно-розового цвета… Он снова и снова возвращался к своим, ранее черным мыслям и очищал их светом, пока не убедился, что в его душе больше не осталось злобы. Без нее стало несоизмеримо легче, и теперь он был готов предстать перед любым судом.
