— Приветствую тебя, великий кесарь! — Эти слова, прозвучавшие неожиданно громко в тишине дворца, прервали ход размышлений императора. — Да пошлют тебе всемогущие боги здоровье и процветание!
В зал, где возлежал император, вошел Валерий Туллий; среднего роста, коренастый, с коротко остриженными кудрявыми волосами, он был подтянут, как и подобает старому солдату. В нем с трудом узнавался человек образованный, если бы не широкий лоб и умные, щедро сдобренные философскими размышлениями речи, которые Тит Валерий произносил мастерски.
— Здравствуй, друг мой, — приветливо произнес император. — Я пригласил тебя по одному очень странному и важному делу. — Тиберий кратко изложил Туллию суть полученного донесения. Однако он воздержался от того, чтобы показать его Титу Валерию, как и от того, чтобы назвать имя автора. — Я хочу, чтобы ты поехал в Ершалаим и лично во всем разобрался. Ты должен установить: что помешало Гаю Понтию Пилату просто казнить этого Иешуа из Назарета? Насколько широко распространилось ныне вредное для римской власти учение? Какова действительная ситуация в Иудее? Кто такой был этот бродяга и почему, как мне доносят, его имя теперь на устах множества людей, которые почитают его как Бога?
Тит Валерий Туллий молча и с благоговением, как и полагается подданному, выслушал императора.
— Все ли тебе понятно? — спросил Тиберий.
— Да, кесарь. Я отправляюсь в Ершалаим без промедления.
Глава 4
Почти библейская история
Профессор Сергей Михайлович Трубецкой, известный киевский специалист по древним рукописям, не очень-то любил засиживаться на работе. Было около семи часов вечера, и он уже почти собрался идти домой, но решил еще раз внимательно перечитать начало Евангелия от Луки: «Как уже многие начали составлять повествования о совершенно известных между нами событиях, как передали нам то бывшие с самого начала очевидцами и служителями Слова, то рассудилось и мне, по тщательном исследовании всего сначала, по порядку описать тебе, достопочтенный Феофил, чтобы ты узнал твердое основание того учения, в котором был наставлен…»
[1]
«Удивительно, как много информации сосредоточено в одном этом отрывке! — отметил Трубецкой про себя. — Во-первых, „многие начали составлять повествования“, то есть евангелист признает, что таких, как он, было много. „Как передали нам то бывшие с самого начала очевидцами“ — значит, Лука сам не был свидетелем и не имел полной информации о служении Иисуса, а пользовался „переданными“ рассказами очевидцев. Наконец, „по тщательном исследовании всего сначала“ — выходит, он имел возможность сравнивать и анализировать рассказы разных людей и судить об их достоверности по наличию или отсутствию противоречий. Однако как все это странно! Ведь мы даже не знаем, кто он был, этот Лука. Говорят, он происходил из греков и был врачом… Но почему именно его евангелие вошло в Новый Завет? Вопросы, вопросы…»
Наконец Трубецкой отодвинулся от бумаг и с удовольствием потянулся в кресле. Его долговязая фигура с трудом умещалась за стандартным офисным столом, и он, без сомнения, предпочел бы работать дома, но документы, лежащие сейчас перед ним, нельзя было выносить из института ввиду их чрезвычайной ценности. Сергей Михайлович снял очки, положил их на стол и прикрыл глаза. Несколько последних дней, особенно после отъезда Анны на Святую землю, он напряженно работал над крайне интересной и неожиданной проблемой — переводом Библии. Дело было в том, что ему в руки по случаю попало редкое средневековое издание Вульгаты — одной из первых попыток перевода Библии с греческого на латинский язык. Для начала Трубецкой провел сравнительный анализ древнего и современного текстов и обнаружил, что одобренный Церковью и используемый ныне вариант Святого Писания, во всяком случае, в части Нового Завета, весьма заметно отличается от его средневековой трактовки. Отличия были настолько разительными, что их никак нельзя было объяснить только сложностями перевода. Это было странно и требовало дополнительного анализа имеющихся текстов. Ведь в своей работе Сергей Михайлович уже давно не ограничивался исследованием только лингвистической составляющей рукописей, но старался детально вникать в их содержательное наполнение — было бы время. А сейчас его было хоть отбавляй, поскольку Анна Николаевна Шувалова, супруга и по совместительству коллега Трубецкого, была в отъезде. В прошлом сотрудник Санкт-Петербургского университета и специалист по средним векам, ныне она с увлечением занималась библейскими сюжетами. Через каких-то своих знакомых эмигрантов, которые уже давно и прочно обосновались на Земле Обетованной, она узнала о существовании собрания уникальных рукописей, которые не так давно были найдены в православном монастыре Святого Георгия, затерянном среди скалистых каньонов Иудейской пустыни на полпути из Иерусалима в Иерихон. Именно туда она и отправилась в надежде раскопать что-нибудь этакое. Трубецкой не возражал против ее поездки, но теперь, когда от нее уже несколько дней не было вестей, он был не на шутку встревожен, хотя и старался гнать зловредные мысли прочь.
Он взглянул на фотографию Анны, стоящую здесь же, на столе. Со снимка на него смотрела необыкновенно привлекательная женщина со смеющимися глазами и копной развевающихся на ветру волнистых каштановых волос. Сергей Михайлович в точности помнил тот день и место, где был сделан этот снимок, — на набережной Невы, в редкий для Санкт-Петербурга солнечный осенний полдень. Мысль об Анне всколыхнула в его душе теплую волну воспоминаний, и он вдруг ощутил, как сильно по ней соскучился. В зрелом возрасте восторженных влюбленностей уже практически не бывает, и их чувство, возникшее из случайного знакомства в Санкт-Петербургском университете, прошло путь от обыкновенной взаимной симпатии до настоящей, искренней и глубокой любви. Это чувство было удивительным, совсем не похожим на то мимолетное влечение, которое Сергей Михайлович испытал однажды в молодости, когда любовь вспыхнула, как порох, обожгла до самых корней и ушла, оставив лишь едва тлеющие искры воспоминаний о нескольких мгновениях счастья… С Анной все было как-то иначе, по-взрослому: меньше пылких слов и порывов страсти, зато значительно больше взаимопонимания и острого ощущения радости от того, что рядом с тобой любящий и нежный друг.
Сергей Михайлович снова ощутил растущее где-то в груди беспокойство. Он знал, что мобильная связь вблизи монастыря, где сейчас находилась Анна, практически не работала, но она все же умудрялась время от времени подать весточку, чтобы он не волновался. В последний раз Анна позвонила откуда-то несколько дней тому назад и, явно возбужденная, сообщила, хотя и без подробностей, о какой-то своей сенсационной находке, которую намеревалась исследовать, а после того звонка — пропала… Трубецкой попытался взять себя в руки. Он поставил фотографию на место и вернулся к размышлениям о работе. Ведь оказалось — и совершенно для него неожиданно, — что проблема перевода Библии, как Ветхого, так и Нового Завета с древних языков, на которых они были написаны, имела длинную и полную удивительных поворотов историю. И помог ему приоткрыть завесу над необыкновенными приключениями Библии старый знакомый Трубецкого — протоиерей Валентин Флоровский из Киевской духовной академии, в далеком прошлом — одноклассник Сергея Михайловича по киевской средней школе № 206. Несмотря на высокий сан, Валя и в рясе сохранил присущие ему с детства критичность и глубину ума, предпочитая не спорить с особо упрямыми фактами, а просто интерпретировать их по-своему. Однажды теплым осенним днем они встретились в кафе на Михайловской площади, и вот что Валентин рассказал Трубецкому.
