— Но ведь это по меньшей мере удивительно, — вступил в разговор его американский коллега Джеймс Кеннон. — Глава светской власти, император, да еще и язычник, вдруг оказывается родоначальником не только, так сказать, церемониальной стороны христианства, но и творцом важнейших аспектов его концептуального наполнения. Ведь если сейчас попытаться изъять из христианской традиции весь церковный протокол, обряды, символику, иерархическую организацию, реликвии, вряд ли устоит то, что от нее останется.
— Я думаю, устоит, — сказала Анна, которая не могла оставаться равнодушной к этой дискуссии. — В конечном итоге истина не зависит от воли властей. Мне кажется, в христианстве изначально был заложен такой мощный философский пласт, что даже и без Константина оно рано или поздно пробило бы себе дорогу. Основа основ христианской веры — я имею в виду то, что Бог един и Он есть Любовь, — никуда не денется, если священнослужители сменят ризы на другую форму одежды или изменят порядок песнопений во время службы. Я считаю достаточно очевидным то, что в любой религии главным элементом все-таки является вера в Бога, а не ритуалы и церемонии. Очень показательно, что и порядок ведения службы, и внешняя сторона обрядов, и убранство церквей в разных христианских конфессиях отличаются порой весьма существенно, но это же не делает, к примеру, коптов менее последовательными христианами, чем, скажем, армян. И потом, я не могу согласиться с вашей трактовкой возникновения христианской традиции почитания мощей святых и мучеников как случайного процесса. По-моему, все было очень даже закономерно. Ведь христианство в значительной степени выросло из иудаизма, а для иудеев места захоронений праведников есть места сосредоточения божественной святости, и через почитание их останков как бы поддерживается связь с душами ушедших пророков и святых мучеников. Так что с этой точки зрения, как мне кажется, Константин ничего особенного не придумал, а лишь, я бы сказала, узаконил существовавшую задолго до него традицию с учетом христианского мировоззрения. В любом случае опять-таки истинная вера важнее любых символов и обрядов, даже насаждаемых власть имущими.
— Вера, безусловно, относится к определяющим факторам, но в остальном я с вами не совсем согласен. — Кеннон покачал головой. — Вся история Церкви говорит о том, что в богословских спорах всегда побеждал тот, на стороне которого стояла светская власть. Так происходило начиная с Никейского собора, когда последователи пресвитера Ария были наказаны за инакомыслие и отправлены императором в ссылку. Так продолжалось повсеместно практически до ХХ века, а во многих странах продолжается и поныне. Я подозреваю, что созданная самим Константином или как минимум при его активной поддержке христианская догматика и церковная иерархия внедрялись впоследствии по всей империи огнем и мечом. Не так ли?
— Так, — подтвердил профессор Ламбродиадис. — Еще, по крайней мере, на протяжении семидесяти лет после Никейского собора в христианских общинах продолжались горячие споры и по поводу богочеловеческой сущности Иисуса, и относительно принятых собором канонических правил церковного устройства. Я бы даже взял на себя смелость утверждать, что глубинные идеологические основы будущего раскола христианства на католицизм и православие были заложены именно тогда, в Никее. А затем, на протяжении последующих семи веков, эти разногласия нежно лелеяли епископы как Запада, так и Востока под чутким руководством соправителей империи и их наследников. В научной литературе известно, например, некое послание, приписываемое императору Константину, в котором он якобы возлагает всю полноту церковной власти в христианском мире на епископа Рима, в современном понимании — на Папу Римского. Разумеется, что православные не признают это письмо ни при каких обстоятельствах. Уже один такой документ, если бы он действительно существовал, был бы способен вызвать вселенский церковный раскол.
— В таком случае согласитесь, что следует еще разобраться, кто же кого использовал в своих целях: государство — Церковь или наоборот? — подал реплику кто-то из присутствующих.
— О да, вынужден признать, что это очень справедливое замечание, — ответил Ламбродиадис. — Начиная с первосвященника Каифы, который руками Понтия Пилата добился распятия Христа, в истории христианства повсеместно встречаются случаи, когда служители культа банально использовали государственную машину в своих целях. Возьмите те же крестовые походы или средневековое мракобесие инквизиции. Светские и духовные властители часто находились в смертельной вражде, и борьба между ними шла в основном за власть и деньги. Именно вокруг этих двух точек притяжения сталкивались интересы, происходили войны, революции, и духовенство сплошь и рядом вчистую обыгрывало королей и императоров. Это легко объяснимо, поскольку система образования веками находилась в руках Церкви. Служители культа априори были хорошо образованны и, кроме того, опирались в своих действиях как на животный страх человека перед непостижимыми для него высшими силами, тайнами рождения и смерти, так и на свою мощную иерархическую организацию.
Но я хотел бы еще отметить, что Константин стал, так сказать, полноценным соавтором современной модели христианства совсем не случайно. Его замысел, или, если уж быть совсем точным, замысел его матери Елены, заключался в том, чтобы использовать все те идеологические преимущества, которые давала монотеистическая религия, для укрепления единства империи. Знаете, что еще тут любопытно? Проявление чисто женской, духовной сущности этой идеи. То есть для язычника Константина, как для мужчины и полководца, не было проблематичным держать в повиновении народы империи с помощью военной силы, как это делали все императоры до него. Но тут на арене истории появляется Елена и говорит: послушай, а ведь можно добиться того же результата иным путем — через духовное единение, и для этой цели христианский Бог подходит более всего. Кроме того, христианство не знает географических преград, и, став олицетворением новой веры, император сможет раздвинуть «духовные» границы империи значительно дальше ее физических пределов. Так христианство было поставлено на службу римскому государству.
— И все-таки мне кажется, что вы перегибаете палку, — снова вмешалась в разговор Анна Николаевна. — Вас послушать, так все, что делалось в союзе Церкви и государства, было злом. Как будто не было среди правителей истинных подвижников веры, святых людей, которые служили образцом духовности и морали для своих народов. Как будто история не переполнена примерами духовного и просто человеческого подвига, совершенного священниками во имя интересов государства. Да и Церковь не всегда благосклонно воспринимала вмешательство светской власти в свои дела. Существует масса примеров серьезных конфликтов, возникших на этой почве.
— С этим никто не спорит, — ответил Кеннон. — Однако, на мой взгляд, то, о чем вы говорите, лишь подтверждает известный факт, что истинная вера в Бога и ее религиозное или символическое оформление — это разные вещи. Тот, кто по-настоящему верит, не нуждается в посредниках для того, чтобы общаться с Всевышним…
Они встречались и разговаривали практически каждый вечер, и так продолжалось с неделю, пока в монастырь не приехал еще один иностранец — профессор из Великобритании Натан Ковальский, который, как оказалось, свободно говорил по-русски. По какому-то мистическому совпадению буквально за пару дней до его приезда Шуваловой удалось сделать небольшое открытие. И вот как это произошло.
