Мистер Мородзуми поднял голову. Солнце вспыхивало на его круглых очках. Он тронул лист каучуконоса.
— Это признак неряшливости — не заботиться о тех, кто зависит от тебя, — сказал он.
— Что будет дальше? — сказала Кэрол, а когда Мородзуми не ответил, добавила: — Со мной.
Невысокий человечек пальцами протер другой лист, а потом потер ими друг об друга, стряхивая пыль.
— Вы живете с сыном, Валентином, и отцом, который в данный момент находится на консультации. Ваш бывший муж, Дэниел, еще жив и, по-моему, гостит в вашем прекрасном городе непосредственно во время нашей беседы.
Кэрол показалось, будто какие-то ледяные пальцы сдавили ей сердце и горло.
— Отвечая на ваш вопрос, — продолжал мистер Мородзуми, — осмелюсь предположить, что вы будете продолжать замечательно трудиться здесь, в Центре Юстиции, и что мистер Торразио будет вами доволен. Время от времени я, вероятно, буду иметь возможность побеседовать с вами и услышать, что ваша семья остается здорова и благополучна.
Кэрол ничего не сказала. Все ее внимание было сосредоточено только на том, чтобы стоять прямо, не шатаясь.
Мистер Мородзуми вытащил из коробки на столе Берта Торразио салфетку, вытер грязные пальцы и бросил использованный клинекс. Как по сигналу, мэр, окружной прокурор и агенты безопасности тут же вошли в дверь. Торразио посмотрел на Кэрол и вопросительно поднял брови.
Мистер Мородзуми избегал глядеть на Торразио, как будто у того к верхней губе прилипла еда.
— Мы мило побеседовали, а теперь пора возвращаться к делам, — сказал мистер Мородзуми и вышел в сопровождении стройного агента. Мэр пожал руку Торразио, кивнул в сторону Кэрол и побежал догонять.
Кэрол и окружной прокурор целую минут смотрели друг на друга, после чего она повернулась на каблуках и ушла к себе в кабинет. Там ее ждали пустой каталог и совершенно новый телефон и компьютер. Кэрол села и стала смотреть на картинку, которую липкой лентой приклеила к рифленому стеклу перегородки четыре года назад. На ней была нарисована судебная стенографистка, которая яростно барабанила по клавишам, пока свидетель и адвокат перебранивались, судья стучала молоточком, подзащитный стоял и орал на свидетеля, его защитник орал на него, а двое присяжных вот-вот должны были вцепиться друг другу в глотки. Какая-то женщина из публики за спиной стенографистки говорила другой: «Пишет она хорошо, вот только сюжеты уж очень неправдоподобные».
Подземный молл заканчивался колодцем вентиляции, который выходил на поверхность между Гражданским Центром и парком. Койн принес с собой лом. Мальчишки оказались в небольшой кучке журналистов, ощетинившейся видеокамерами и параболическими микрофонами. Местные репортеры забрасывали вопросами мэра и его японского советника, пока те спускались к поджидавшему их лимузину. Двадцать футов отделяли Вэла от випов. Еще столько же — от решетки вентиляции сзади. Агенты безопасности больше не обращали внимания на предварительно обысканную прессу и сосредоточились на наблюдении за зданиями и толпой, которую сдерживали на другом конце небольшой площади.
— Давай, — сказал Койн. — Пора.
Вэл взял пистолет и взвел курок. Мэр остановился, чтобы ответить на только что прозвучавший вопрос, и вдруг помахал рукой кому-то в дверях Гражданского Центра. Покорный протоколу мистер Мородзуми ждал у дверей лимузина, когда мэр кончит отвечать на вопрос.
Вэл поднял пистолет. До головы японца было всего пятнадцать футов. Ствол пистолета был всего лишь еще одной линзой в куче микрофонов и объективов, нацеленных на группу випов. Вэл не заметил, как Койн, Салли и Джин Ди слиняли и скрылись в вентиляционной решетке.
Роберт едва сумел вытянуть себя из люка. Когда он наконец встал, отряхивая с брюк сухие листья и ржавчину, ему казалось, что у него больше нет сил, но, увидев Вэла, пистолет в его руке и то, что сам он стоит ближе к жертве, чем к внуку, Роберт бросился вперед, не колеблясь и не раздумывая ни секунды.
Вэл потянул спусковой крючок. Ничего. Он моргнул, потом снял предохранитель. И только поднял пистолет опять, как один из операторов рядом с ним крикнул:
— Эй!
Роберт во весь дух мчался к черному лимузину. Чтобы заслонить мэра от пули своим телом, ему надо было подпрыгнуть и перескочить через правый задний угол багажника. Так он и сделал, забыв про свой возраст, про артрит и вообще про все на свете — кроме того, что ему надо успеть раньше, чем Вэл нажмет на спусковой крючок снова.
Вэл увидел деда в последнюю секунду и глазам своим не поверил, когда тот прыгнул на багажник лимузина, прокатился по нему и встал на ноги между мэром и Мородзуми. Агент безопасности бросился на японца, роняя его на землю. Один только мэр стоял с открытым ртом, так и не ответив на вопрос.
«Я сделал это! — думал Роберт, зная, что он стоит между Вэлом и мэром и что пуля, предназначенная другому, пройдет через него. — На этот раз успел!»
Двое японских агентов, стоя на коленях, подняли оружие и застрелили Роберта с расстояния в пятнадцать футов. Почти в тот же миг третий окатил всю группу журналистов очередью из автомата. Вэл и двое операторов упали.
Мэра и мистера Мородзуми засунули в лимузин и увезли раньше, чем толпа зевак подняла крик. Ни мэр, ни его советник не пострадали.
Тело Вэла увезли в полицейский морг, но отца Кэрол позволили навестить.
— Он не почувствует, что вы здесь, — сказал ей врач. Голос у него был безучастный. — Слишком велико повреждение мозга. Мозговая активность есть, но очень ограниченная. Боюсь, что речь идет лишь о том, как долго система жизнеобеспечения сможет поддерживать его в таком состоянии. Несколько часов. Самое большее — дней.
Кэрол кивнула и опустилась на стул рядом с кроватью. Касаться руки отца она не стала. Комнату освещали только два электронных монитора.
Комнату освещали лишь больничные мониторы. Посетителям кажется, что Роберт не слышит того, что они говорят, но он слышит.
— Он уже некоторое время не приходит в себя, — говорит медсестра дочери президента, которая пришла навестить его с сыном.
— Мой отец хочет, чтобы о нем хорошо заботились, — говорит дочь Ланцера. Она стала красивой женщиной. А ее сыну всего года четыре или три, и он унаследовал дедовскую копну каштановых волос. Малыш берет пальцы Роберта в свою крохотную ручку. Его не пугает ни больничная палата, ни капельница, ни мониторы. Он уже бывал здесь раньше.
Дочь Ланцера сидит рядом с его кроватью, как сидела много раз до этого. «Не плачь обо мне, — думает Роберт. — Я счастлив».
Кэрол сидит у кровати отца до трех ночи, когда в комнату входят техники, отключают систему и увозят тело.
Когда они уходят, она продолжает сидеть в темноте. Ее глаза открыты, но слепы. Немного погодя она улыбается, вытаскивает тридцатиминутный флакон, почти благоговейно подносит его к лицу и щелкает колпачком.
