Накануне вечером после школы Одри становится хуже, и, хотя я и разговаривала с ней после четвертого урока и она казалась бодрой, я все равно волнуюсь.
А потом мы с Мэттом впервые ссоримся.
Это происходит после школы, пока я пакую вещи, готовясь к четырехдневному визиту в Сиэтл. Я еду с Мэйсоном и Кэйси в ежегодное паломничество на северо-запад, где они должны провести тестирование Меган Великолепной. В течение дня они будут копаться у нее в голове, но вечером мы сможем пообщаться. Как бы мне ни нравилось быть с Мэттом и Одри, я жду не дождусь момента встречи с Меган. Есть все-таки что-то в том, чтобы провести время с тем, кто знает тебя сто лет. Ни с кем нельзя быть таким откровенным, как со старым другом.
Пока я собираю чемоданы, Мэтт сидит на кровати.
— Плохо, что тебя не будет в выходные, — говорит он.
— Я знаю. Но мне очень хочется повидаться с Меган. Я не видела ее с прошлого года.
— Я буду по тебе скучать, — говорит Мэтт с обольстительной улыбкой, от которой меня пробирает дрожь. Я улыбаюсь в ответ и смотрю на футболку, которую как раз собиралась сложить. Мэтт берет другую футболку и тоже начинает складывать. — Дэйз? — зовет он меня. Мне ужасно нравится, как он сокращает мое имя. Обожаю, когда он меня так называет.
— Да? — спрашиваю я, представляя, что мы женаты не первый год и вместе складываем вещи после стирки.
— Я тебя хотел кое о чем попросить.
— Да? О чем?
— Об одолжении.
Мэтт отворачивается, а я, что странно, не вижу в этом опасности. Замечтавшись, я вообще мало что замечаю.
— Для тебя все что угодно, — говорю я. — Проси что хочешь.
Услышав его вопрос, я обрушиваюсь с небес на землю.
— Я хочу попросить тебя украсть «Воскрешение».
Сказать, что просьба Мэтта застала меня врасплох, — ничего не сказать: я чувствую себя как человек, выигравший в лотерею и не покупавший при этом билет. Правда, то был бы приятный сюрприз.
В отличие от этого.
Я не могу вымолвить ни слова на протяжении, наверное, трех минут. Наверняка я испытывала бы неловкость, если бы в голове, в водовороте разбегающихся мыслей не крутилось множество вопросов, не самые последние из которых: в течение последних нескольких недель, когда Мэтт казался влюбленным в меня, не было ли это искусной игрой? Не пытался ли он втереться ко мне в доверие ради этого «одолжения»?
Наконец я нахожу слова для ответа… по крайней мере, три слова.
— Это никак невозможно… — говорю я и останавливаюсь, не в силах справиться с голосом. Мэтт смотрит на меня так, словно я ему что-то должна. Чуть ли не требовательно. Я нахожу еще три слова. — Я не могу.
Он встает с кровати и подходит ближе, как будто намереваясь меня поцеловать.
— Понимаю, это непросто, но я думал, если ты…
— Нет, — решительно говорю я, отходя на шаг. — Я не могу. Я подписала договор.
— Но это для Одри, — убеждает Мэтт, касаясь моей руки. Он смотрит на меня так же, как тем вечером, в мой день рождения. Мне становится плохо от этого взгляда.
— Нет, — повторяю я. Мэтт убирает руку и отворачивается.
— Тебе все равно, что будет с моей сестрой?
— Конечно, не все равно!
— Ты не хочешь, чтобы она жила.
— Естественно, хочу! — говорю я, на этот раз громче. — Но состав ей не поможет. Ты что, не помнишь, что я тебе говорила? Он не сработает.
— Это то, что тебе внушили, — тихо отвечает Мэтт, складывая руки на груди.
— Мэтт, серьезно, он не сработает. Для раковых больных он не годится. Проводились тесты.
— Ты это уже говорила. И на ком проводились эти тесты? На крысах?
— Да, на крысах, но такие опыты считаются показательными…
— Дэйзи, это чушь, — прерывает меня Мэтт. — Так что, лекарство можешь получить только ты? Все остальные его недостойны, а ты его получала пять раз? Конечно, раз ты живешь с дилерами…
— Послушай! — кричу я. — Замолчи!
Глядя в полные злости глаза Мэтта, я пытаюсь понять, куда делись его доброта и сердечность. Неужели все это было лишь игрой?
Чувствуя подступающие слезы, я отворачиваюсь к кровати.
— Думаю, тебе пора домой, — говорю я, не глядя на него.
— Хорошая мысль, — отзывается Мэтт с горечью и выходит из спальни, с силой захлопнув за собой дверь.
25
Поскольку везти с собой «Воскрешение» нам не нужно, мы летим в Сиэтл на самолете. Меня это радует, но глядя на людей, прощающихся у стойки регистрации, я расстраиваюсь. Я кусаю себя за щеку изнутри, чтобы не заплакать, все больше погружаясь в раздумья о том, что случилось с Мэттом, переживая за Одри и волнуясь по поводу дела № 22 и всего проекта в целом. Пройдя через рамку металлодетектора, я говорю Мэйсону и Кэйси, что встречусь с ними у выхода на посадку. Оказавшись в одиночестве, я иду в плохо пахнущую уборную, где стараюсь разгрузить голову и немного собраться.
Сев в самолет, я нахожу в плеере список самых печальных композиций и на протяжении всего полета сижу молча, слушая музыку. После взлета я прикидываюсь спящей и продолжаю делать это, когда стюардессы разносят еду, и после, когда самолет попадает в зону турбулентности. Только перед самой посадкой я вынимаю из ушей наушники и откладываю в сторону айпод. Стюардесса объявляет о том, что телефоны можно уже включить, и когда оператор присылает мне сообщение от Одри, радости моей нет предела.
«Мэтт сказал, что вы поссорились. Уже все хорошо?»
Глаза наполняются слезами, когда я набираю ответное сообщение:
«Не уверена. Надеюсь».
«Я тоже».
«Тебе стало лучше?»
«О, да. Я просто устала».
После паузы от Одри приходит еще одно сообщение:
«Мне бы не хотелось отвлекать тебя от твоих переживаний, но у меня есть хорошая новость. Рассказать?»
Улыбаясь, я пишу ответ.
«ДА!»
То, что пишет мне в ответ Одри, буквально окрыляет.
«Я только что узнала, что мне предстоит лечь на операцию!!»
Я быстро набираю ответ.
«Боже правый! Это же великолепно!!!»
Однако почувствовав, что мне не все ясно, я задаю Одри вопрос:
«Од, но мне казалось, врачи решили, что операция невозможна?»
«Новый доктор более оптимистичен. Может, он меня и починит».
Мне ужасно хочется порадоваться за Одри, но, услышав об операции, я вспоминаю, что раньше такую возможность даже не рассматривали, и скептицизм берет верх. Но исполнять роль резонера мне не хочется:
