— Сожги его после использования, — говорю я Мэтту.
— Хорошо.
— Я никогда не видела, как это вводят человеку, — продолжаю я, — но думаю, нужно вколоть ей всю дозу.
— Куда? — спрашивает Мэтт. Прохладный вечерний ветер треплет его длинные волосы, и они падают на глаза. Мэтт со злостью отбрасывает их в сторону.
— Не знаю, — признаюсь я, стараясь припомнить что-нибудь, что может помочь. Однажды после очередного воскресения я обнаружила, что лежу под капельницей. Может быть, это было даже не один раз.
— Она сейчас под капельницей? Можно будет ввести состав через нее. Или просто в вену на руке.
— Хорошо, — говорит Мэтт нерешительно.
— Ты не обязан это делать. Если ты не знаешь…
— Нет, я должен, — перебивает меня Мэтт. — Я обязан это сделать. Ей не будет больно. В смысле, она уже будет…
— Да, все верно, — прерываю его я, не желая слышать из его уст это ужасное слово. — Я только хотела предупредить тебя, что мы на очень опасном пути, — добавляю я, вспомнив о Норе.
— Я не собираюсь навлекать на тебя неприятности, — сердито говорит Мэтт.
— Речь не об этом, — мягко возражаю ему я. — Есть вещи похуже тех неприятностей, в которые могу попасть я.
Мэтт смотрит на меня в ожидании объяснений, но я засовываю руки в карманы джинсов и ничего больше не говорю — не хочется пугать его, особенно в такой момент. Тем более что в глубине души я понимаю, что он все равно сделает это.
— Просто будь осторожен, ладно?
Последнюю фразу я произношу умоляющим тоном, и по тому, как смягчился его взгляд, я понимаю, что он услышал мои слова.
— Я постараюсь, — тихо говорит он, отходя на шаг. — Спасибо тебе.
— Не за что, — произношу я почти шепотом.
Мэтт уходит, и я провожаю его взглядом. Один раз он оборачивается, и в этот момент в его глазах мелькает отблеск тех чувств, которыми они были наполнены раньше. Но Мэтт быстро отворачивается и исчезает из поля зрения. Слишком быстро.
29
Среди ночи я просыпаюсь, сама не знаю почему. Смотрю на часы: без двадцати двух минут три. Не понимая, что меня разбудило, я прислушиваюсь, лежа во тьме. За окном растет дерево, и его ветки, раскачиваясь, скребут по стеклу; где-то далеко слышен скрип тормозов. Пытаюсь уловить храп Мэйсона, потом вспоминаю, что его нет дома.
Я одна, но мне не страшно. Расслабившись, лежу в темноте и прислушиваюсь к миру, пока скрипы внутри дома и лай соседской собаки не сливаются в общий фон, и я снова засыпаю.
Когда я просыпаюсь опять, в голове туман. На улице день. В мире настолько тихо, что мне становится не по себе. Даже солнце как будто взошло не с той стороны. Что-то произошло, это ясно.
И где-то в глубине души я понимаю, что именно случилось.
Протянув руку, беру с тумбочки телефон, отправляю сообщение Мэтту и вскоре получаю подтверждение.
Это случилось ночью.
Одри умерла.
30
Мэйсон скоро возвращается из Сиэтла, но пока я предоставлена самой себе. Мне кажется даже, что я всегда жила одна. Если Джеймс и заходил во время отсутствия Мэйсона, он сделал это незаметно. Наверное, это можно считать свидетельством его профессионализма.
Чистя зубы над раковиной, я вспоминаю о том, что Одри умерла, и меня тошнит. Приходится чистить их снова. Закончив, я впериваюсь взглядом в зеркало и стою так довольно долго, практически не видя при этом даже свое отражение. Я ощущаю себя узницей, запертой в клетке собственного тела. Мне становится так плохо, что я понимаю: либо я немедленно выйду из дома, либо одиночество сведет меня с ума. Я выбегаю на улицу и иду сама не зная куда. Пройдя несколько кварталов, я посылаю Мэтту сообщение.
«Ты где?»
«Дома».
«Я сейчас приду».
Ответа нет.
Возможно, я заказала такси, но не помню, когда именно. Может быть, машина просто проезжала по улице. Сев в салон, я называю водителю адрес дома Маккинов и, пока мы едем, чуть ли не силой заставляю себя дышать. Я смотрю вниз и, разглядев свои ноги, понимаю, что на мне джинсы, подаренные Одри. Нагибаюсь и, спрятав лицо в ладони, плачу на протяжении всего пути. Слава богу, водитель на меня не смотрит и лишних вопросов не задает.
«Мини» стоит перед домом. Решетка радиатора с выгнутыми вверх концами в сочетании с круглыми фарами напоминает улыбающуюся рожицу. Машина, кажется, только и ждет, когда покажется Одри и можно будет прокатиться по городу с ветерком. Мне хочется ударить ногой по дверце или провести ключом по всему боку, сдирая краску до металла: слишком уж у нее легкомысленный вид.
Мэтт открывает дверь, услышав, как я стучу, но ничего не говорит. Щель между дверью и косяком достаточно велика, и я вхожу в дом, хотя Мэтт, определенно, не хотел меня впускать. Оказавшись внутри, я направляюсь прямиком в его спальню, не думая о том, прилично я себя веду или нет, и не боясь, что нас кто-то увидит.
— Я не понимаю, зачем ты пришла, — говорит Мэтт, когда мы оба садимся на край его неприбранной кровати. Я никогда раньше не была в его комнате.
— Не могла больше сидеть одна, — честно признаюсь я, не чувствуя более желания ломать голову над тем, что и как говорить. — Еще я хотела узнать, что произошло. Ты это сделал?
— Да, — отвечает Мэтт, глядя прямо перед собой пустыми глазами.
— И что?
— Ничего, — говорит он. — Я ввел состав в капельницу через пять минут после того, как было объявлено о смерти.
— И что? — снова спрашиваю я, стараясь говорить как можно спокойнее. Тем не менее Мэтт так резко поворачивается в мою сторону, что я вздрагиваю.
— Что «и что?», Дэйзи? — злобно шипит он. — Что, черт возьми, ты хочешь спросить? Разве похоже, что Одри сейчас сидит рядом со мной?
Он цепляется рукой за покрывало с такой силой, словно боится упасть с кровати.
— Да, напрасно я пришла, извини, — говорю я, вставая. — Жаль, что ничего не получилось.
— Еще бы тебе не жаль… — бормочет Мэтт. Кровь вскипает, и мне ужасно хочется на него накричать. Сказать, что я любила его сестру и люблю его. Встряхнуть его, обвинить, что он, может быть, сделал что-то неправильно. Обнять его, лечь вместе с ним на кровать и вместе поплакать.
Но я просто разворачиваюсь и ухожу.
Через час Мэтт стоит на крыльце нашего дома. Он весь потный и, похоже, бежал всю дорогу.
Я впускаю его, и мы поднимаемся по лестнице в мою спальню. Мизансцена похожа на ту, что происходила часом раньше в его комнате, но антураж изменился.
Однако оказывается, что все не так, как я думаю. Мы не говорим друг другу ни слова. Я прохожу в комнату первой; Мэтт идет за мной. Не дойдя до середины, он хватает меня за руку и разворачивает к себе. Взяв меня за щеки, он целует меня, сначала неуверенно, потом все крепче и крепче, агрессивнее. Но мне это нравится. Мне кажется, что я высасываю из него боль, как змеиный яд из кожи после укуса, да и я сама на несколько минут забываю о произошедшей трагедии.
