Выгружая из сумки учебники и позже шагая по коридору, стараюсь не смотреть на шкафчик Одри. И все же я вижу его. Тут же вспоминаю, как она стояла возле него и улыбалась мне, когда я впервые пришла в школу. Говорила о том, что ей нравятся мои туфли. Спрашивала, не хочу ли я сходить с ней позавтракать.
Дышала.
Жила.
У меня как будто пищевое отравление, но не физическое, а эмоциональное. Из меня как-то сразу все выходит: слезы, сопли, даже сдавленные крики и стоны. Ребята, проходящие по коридору, останавливаются и смотрят. Я бегу в кабинет медсестры и прошу ее освободить меня от занятий.
«Нервное истощение» — вот что написано на пропуске, который я предъявляю на выходе.
Два дня я изо всех сил стараюсь не реагировать на проявления внешнего мира. По крайней мере, мне кажется, что прошло два дня. Когда Мэйсону это надоедает, он взламывает замок на двери моей спальни.
— К тебе пришли, — говорит он. Я прикрываю лицо подушкой, чтобы не видеть ни его, ни кого-либо другого.
— Кто бы там ни был, скажи ему, чтобы уходил.
— Тебе придется это сделать самой, — говорит Мэйсон, выходя из комнаты.
Вместо него входит кто-то другой. Этот кто-то садится на край кровати и ничего не говорит. Я не убираю подушку: лежу, дышу в нее и жду. Между лицом и подушкой от влаги, содержащейся в воздухе, возникает эффект парной, но я не двигаюсь. А тот, кто сидит на кровати, продолжает молчать. В конце концов меня это начинает раздражать. Зачем приходить ко мне в комнату и просто сидеть здесь? Рассердившись на неведомого посетителя, отбрасываю подушку в сторону. Неожиданно передо мной оказывается человек, которого, я думала, мне уже никогда не увидеть.
— Сидни?
— Привет, солнышко, — говорит она голосом, всегда внушавшим мне позитивное настроение. — Я слышала, тебе последнее время нелегко приходится.
Напоминание о трагедии делает свое дело: я снова начинаю всхлипывать. Сидни придвигается ближе — садится прямо рядом со мной — и обнимает меня. На ней серый свитер, который — я просто уверена в этом — будет безнадежно испорчен прикосновением моей заплаканной физиономии, но ей, похоже, до этого нет дела. Мы сидим долго — Сидни гладит меня по грязным волосам, а я плачу, уткнувшись в ее плечо, пока не кончаются слезы.
После этого мы с ней несколько часов разговариваем. Я рассказываю Сидни об Одри — описываю каждую минуту, которую помню. Делюсь с ней почти всем, что было в последнее время, кроме самых интимных моментов, касающихся отношений с Мэттом. Признаюсь, что чувствую себя виноватой в том, что была у Меган, когда Одри умирала. Потом вспоминаю, что в проекте начались какие-то изменения, выводящие Мэйсона из себя, что есть еще неприятные моменты, о которых мне не хочется сейчас говорить.
— Ты пытаешься взгромоздить на плечи весь мир, — замечает Сидни. — Понятно, почему ты решила запереться в комнате.
— Жаль, что Мэйсон не понимает все так же хорошо, как ты, — говорю я.
— О, Дэйзи, стоит отдать Мэйсону должное, — возражает Сидни. — Он не всегда представляет, что нужно делать, но у него хватило ума позвонить тому, кто может знать. Кроме того, он понимает, что происходит с тобой, лучше, чем ты думаешь.
— Может быть… — говорю я, не слишком веря самой себе. Все-таки Мэйсон — ученый, а ученые — люди неэмоциональные. — Просто я не понимаю, как дальше жить. Как я буду без Одри, ума не приложу. Что делать?
— Дэйзи, я была бы рада тебе помочь, но что здесь поделаешь? — говорит Сидни. — Я не могу оставаться в стороне, когда тебе плохо. Но беда в том, что разбитое сердце лечит только одно средство, и это средство — время.
Я смотрю на нее хмуро, потому что то, что она сказала, звучит как фраза с открытки. О чем я ей и говорю.
— Да, ты права, — соглашается Сидни, — но тем не менее такие открытки нужны очень многим.
Я слегка улыбаюсь; Сидни берет меня за руку.
— Есть кое-какие мелочи, которые ты можешь сделать самостоятельно, — говорит она.
— Какие? — спрашиваю я в надежде получить рецепт лекарства, которым можно вылечить сердечную боль.
— К примеру, просыпаясь утром, когда вспомнишь, что Одри больше нет, вместо того чтобы сожалеть о том, что ей уже не суждено сделать, вспоминай то, что ей удалось. Радуйся за нее и иди делать свои дела.
— Легче сказать, чем сделать, — говорю я. — А что еще?
Сидни пожимает плечами.
— Прими душ. Отправляйся в школу. Относись ко всему с интересом. Делай то, что всегда любила делать; рано или поздно эти занятия снова начнут приносить радость. Позвони Меган и расскажи ей о своих чувствах. Когда Мэтт придет в себя, попытайся снова наладить с ним контакт.
Я молчу, и Сидни продолжает:
— К сожалению, нет такой формулы, при помощи которой можно было бы быстро избавиться от боли, остающейся после смерти близкого человека. Что бы ты ни делала, она будет с тобой до конца твоих дней. Но как ты пронесешь ее через жизнь, зависит от тебя. Ты можешь посвятить себя тоске по Одри или светлой памяти о том замечательном времени, которое у вас с ней было.
— Ты сейчас говоришь, как она.
— Значит, она была умной девушкой, — шутит Сидни.
Я смеюсь, недолго и тихо, но это происходит впервые за много дней.
— У тебя будут неприятности из-за того, что ты сюда приехала? — спрашиваю я.
— То, что Богу неведомо, его не расстроит, — говорит Сидни. — Кроме того, я нужна моей девочке. Ты этого можешь не знать, но я всегда рядом, Дэйзи.
После обеда Сидни уезжает и, как мне кажется, забирает с собой часть моей боли. Поговорив об Одри вслух с другим человеком, я как будто избавилась от балласта. Мне наконец стало легче. И даже немного лучше.
Я ложусь спать в девять часов вечера и сплю крепко, как дитя. Проснувшись утром, я обнаруживаю, что воспоминания о похоронах Одри вновь теснятся в моей памяти. Я отгоняю их и вспоминаю, как однажды Одри решила, что видела возле кофейни «Старбакс» в даунтауне Джейка Джилленхола. Грустные и вместе с тем счастливые слезы струятся по моим щекам. Я громко смеюсь, вспомнив реакцию Одри: она была уверена, что видела именно его.
— Ты была завзятой джилленхоломанкой, — говорю я вслух, обращаясь к Одри, где бы она ни была.
А потом я иду в душ.
Решаю пойти в школу пешком в надежде, что витамин D в сочетании со свежим воздухом взбодрят меня еще больше. По дороге набираю номер Меган.
— Прости, что не звонила тебе, — говорю я.
— Не нужно просить прощения, — отвечает Меган. — Только что умерла твоя лучшая подруга. Я вообще удивляюсь, как ты можешь что-то делать.
— Я была в полной прострации несколько дней, — напоминаю я.
— Да, знаю, — тихо говорит Меган. — Мэйсон звонил моей маме и спрашивал совета.
