— Ты что делать-то собрался? — Катенька возила мокрой таблеткой по уязвленному пальцу. — Брось. Купаться пойдем.
— Погоди. Спам-рекламу запущу и все. На службе обещал. «Незабудка» с конторой одной на договоре — та почтовыми рассылками заведует. Гарантирован обход всех существующих на сей момент спам-фильтров и постоянная корректировка базы адресов. Поверишь ли, сейчас спам — самая эффективная реклама. Бублимир и мусору нашел местечко в личных видах.
— А Егор что? Он ведь и не пел никогда. То есть без фрезы был, получается…
— Егор не просто рядом постоял, он сквозь душ прошел. Та же история, что с Пушкинской речью. Если сквозь душ пройти, можно, видно, и с абсолютного нуля стартануть с нечеловеческой силой. Главное — хотеть очень. На всю катушку. Только, видишь, керосину ненадолго хватает. Надо этот вопрос исследовать и подвергнуть глубокому анализу. Вдруг метод есть растянуть свое могу на… Ну хоть на пару недель, к примеру.
— Почему на пару недель?
— За это время, знаешь, что успеть можно?
— Сбросить три кило без фитнеса, диет и китайской гомеопатии?
— Это — да. А еще — изобрести печной двигатель на щучьей тяге, овладеть мастерством использования Корана в мирных целях, выиграть приличных размеров войну и размазать бублимир соплей по стенке. Проблема только в технике хотения. Чтобы не граблями под себя — хрустящие купюры, квадратные метры, красивых баб, лошадиные силы, а горстями из себя — грандиозное дело, божественное мастерство, ангельское милосердие. Понимаешь?
— Понимаю. Особенно про баб. Ты лучше скажи, что делать. Мы же договорились: ты будешь придумывать, а я — бесподобно исполнять.
— Что делать? — Тарарам отправил файл с макетом рекламы («оформление летних беседок и веранд… ландшафтный дизайн… создание цветников и садов на крышах… метод контейнерного озеленения… наши специалисты никогда не позволят Вам пожалеть о том, что Вы обратились именно к нам») в контору по рассылке спама. Он не стыдился своей лепты в деле торговли иллюзиями: падающего — подтолкни. — Скажи, дружок, что будет, когда ты поплещешься в душе Ставрогина?
— То есть?
— Ну чего ты хочешь? Чего ты хочешь так, чтобы за это не жаль было отдать палец?
— Какой палец?
— На первый раз, допустим, не самый нужный. Хотя бы этот. — Тарарам взял Катенькин распухший и пахнущий мятой мизинец, поднес ко рту и неожиданно/страшно клацнул зубами.
— Ай! — пискнула Катенька, отдергивая руку. — Без пальца некрасиво будет. Я ничего настолько не хочу, чтобы мне потом некрасиво стало. Палец дал мне Бог. Пусть растет, где посажен.
— Ладно, оставим палец. Но хотеть-то ты чего-то все же хочешь?
— Купаться хочу.
— Не то.
— Черешни и эклер с заварным кремом.
— Не то.
— Лапку тридцать шестого размера, а то тридцать девятый — как-то не гламурно.
— Ну не то же.
— Тогда — какой-нибудь прикольный люксовый паркетник, вроде «кайена», и пусть с неба ежемесячная рента капает, чтобы рассекать где хочешь по всем Европам и в ус не дуть.
— Дружок, но ведь это и называется — граблями под себя. А в детстве? В детстве ты чего-нибудь хотела?
— Хотела. В косички бантик сюзюрюлевого цвета. — Катенька обиделась. — Иди ты в жопу со своим хотением. Вот этого под душем и пожелаю. И пойдешь тогда в жопу как миленький.
— Серьезно сказала. Ну? Теперь поняла, что тебе делать?
— Что?
— Калоша ты, Катенька, а не Шумахер, и мать твоя — покрышка.
— Ты не прикалывайся. И маму не тронь. Ты прямо говори. Что делать?
Рома вышел из программы и захлопнул ноутбук.
— Запоминай: оттачивать, оттачивать и еще раз оттачивать свой тупейший инструмент желания.
2
— Не надо толковать мои слова так вольно. — Егор меланхолично переключал на дистанционном пульте телевизионные каналы. — Если я говорю, что здесь немного жарко, я вовсе не имею в виду, что мы уже в аду. Ад, пожалуй, должен быть еще ужаснее. Здесь тревога иногда оставляет нас, а в аду, как в дурном сне, тревога будет терзать нас постоянно.
— Как же тогда тебя понимать? — Настя поглядывала на Егора с опаской, будто того цапнул клещ, и она теперь старалась подметить в поведении любимого признаки энцефалита.
— Я не говорил, что пел. Когда я пою… когда я пытаюсь петь… этот процесс должен называться каким-то другим словом. Не знаю, каким. Нехорошим. Дело в том, что у меня нет голоса. Или слуха. Или того и другого вместе. Совсем нет. Если то занятие, которое называется неизвестным мне нехорошим словом, оцифровать и попытаться уложить в ноты, на выходе все равно получится писк замученной птички. Следовательно, Роме только показалось, что я пою. То есть он услышал не то, что неизвестно как называется, а мою внутреннюю песню, — Егор обозначил голосом соответствующее выделение, — которая на самом деле бывает чудо как хороша, и я это знаю.
— Но там еще был охранник.
— Он тоже услышал внутреннюю песню. Будь там хоть полный зал — все бы ее услышали.
— Оставь, — попросила Настя: на экране телевизора разводил руками предсказатель погоды. — А что с тобой потом стряслось? Ну я про падучую эту… Что врач сказал?
— Ничего путного. Я уже через полчаса отпрыгнул. Меня всего прощупали, простукали, прослушали, давление измерили, кардиограмму сняли, рентгеном просветили. Все в норме.
Некоторое время сидели молча.
— Катенька на дачу зовет. Родители ее только на выходные туда наведываются, а сегодня вторник. — Настя прижалась к плечу Егора. — Поехали, а? Там озеро, кувшинки, сосны. Там паук пьет на паутине муху. Там ночью круглая луна с морями, полными бледной грусти… Что молчишь?
— Думаю.
— О чем?
— О веществе. Вот, скажем, дряни, пыли, мусора всякого не убавляется, и луна, как ты заметила, на месте. А материя жизни убывает. Что ты будешь делать! Вещество жизни испаряется, утекает куда-то. Кругом, куда ни плюнь, сплошная фантазия, призрачность — так что никто даже не утирается.
— И что?
— Понимаешь, без материи нет времени, как без времени нет истории. Время и история — это ведь такое специальное излучение, особое тепло, происходящее от трения событий друг о друга. А в нашем мире, где государит телевизор и прочие эфирные штучки, трутся друг о друга не события, а иллюзии. От этого трения на свет появляются шреки, ксюши собчак и метросексуалы — такие, знаешь, ложные пидоры, — но не происходит тепла и истории. Иллюзии, призраки, наведенные образы — это же не вещество, не сущность. Вещество уходит из нашей жизни, и с его уходом останавливается история. То, что мы живем в эпоху ускоренного времени, — тоже иллюзия. Ускоряется потребление грез, а время затихает и тает. Когда оно остановится совсем, это будет означать, что остатки материального мира развоплотились окончательно. Тогда тела исчезнут вовсе, и голодные эфирные духи будут носиться в пустоте и неслышно скрежетать фантомными зубами. — После очередного нажатия кнопки на экране появился подиум с моделями, наряженными в высокую моду. — Тощие какие, изможденные… Об них же уколоться можно.
