Я отыскал гостиную, открыл одну из стеклянных дверей и вышел наружу.
Теперь я видел, что дом стоит на плоской вершине пирамиды из земляных террас. Возле входа в садик с кактусами на красной земле начиналась белокаменная лестница (один пролет с восточной стороны, один — с западной), которая вела сперва к роще олив и кипарисов вперемешку с лавандой и тмином, а затем спускалась к мезонину через гаражи, за которыми начиналась мощеная белой галькой подъездная дорожка в окружении темных сосен.
Я замер на вершине первого пролета и огляделся. Никого. Из дома так и сочилась густая, полная чужого присутствия тишина. Я представил, как вооруженная охрана берет особняк в кольцо. Мадам, он вышел из гостиной. Задержать его? Пока нет. Все на местах? Отлично. Ждите моей команды.
Однако уже через полминуты я беспрепятственно достиг подъездной дорожки. На крыше дома играло солнце, и я снова почувствовал презрение к самому себе, с которым, как мне казалось, уже справился. Впереди сосны смыкались в темно-зеленый хвойный тоннель. Его аромат отдавал кошмарной передозировкой Рождества. Я зашагал прочь от дома.
Обочины дороги были густо усеяны сухими иголками, будто здесь недавно промаршировала похоронная процессия. Я вспомнил, как ребенком прятался в шкафу, вспомнил возбуждение, вызванное его тесным замкнутым пространством. Фрейд бы сказал о бессознательном стремлении вернуться в материнскую утробу. Внезапно я понял, что не думал о матери долгие годы. В мире, лишенном послесмертия, мертвецы очень быстро теряют значимость. Конечно, если это не мертвецы, которых ты лично убил и сожрал. Тогда ты сам становишься их послесмертием, этакой тюрьмой душ, отелем для призраков, который вечно переполнен, но все же готов принять еще парочку постояльцев.
Я медленно шел с опущенной головой, полной самых разных мыслей, — и все же, когда меня атаковали, я был к этому готов. В связи с последними событиями тело, не дожидаясь приказа разума, само перезагрузило защитную систему и перешло в боевой режим. Да-да, с каким бы мечтательным видом Джейк ни прогуливался, его окружает аура параноидальной подозрительности, и достаточно малейшего сигнала, чтобы щелкнул переключатель и философ превратился в машину для уничтожения противника. Так что когда из древесной тени ко мне бросилась чья-то фигура, я отреагировал незамедлительно.
Все произошло очень быстро. Какую-то долю мгновения нас разделяло расстояние вытянутой руки, и дротик с серебряным наконечником был направлен мне прямо в грудь, а в следующую секунду (блеск серебра вызвал у меня легкий приступ тошноты, будто я опустил взгляд — и вдруг понял, что стою в футе от края обрыва) нападающий уже валялся на земле, хрипя и задыхаясь. За головокружительный миг между этими двумя кадрами я вырвал дротик, обжегся, отшвырнул его в сторону и с точностью, которая достойна была называться хореографической, сбил убийцу с ног ударом под колени (Маленький Джон, ты бы мной гордился).
Он лежал лицом в землю, с приглашающе раздвинутыми ногами, и я не удержался от искушения с размаху врезать ему по яйцам (раздался характерный хлюпающий звук), а потом, раздраженный полной неадекватностью происходящего, поставил ботинок ему на шею и, наклонившись, резко вдавил палец в точку радиусом около дюйма на левой ягодице. Убийца начал беззвучно извиваться: дышать он теперь не мог. Я убрал палец, немного подождал и вдавил снова. Та же реакция. Я выпрямился, просунул носок ботинка под ребра и перевернул его на спину. Ну конечно — то же юное личико с большими чувственными губами. Только вот теперь к нему не прилагался Магнум. Поль Клоке, старый знакомец. Все в том же тренче и все с той же нелепой подводкой. Правая рука неопрятно перевязана.
— О господи, — сказал я. — Опять ты?
Говорить он еще не мог — из-за удара по яйцам и приема с ягодицей. Подтянув колени к груди, он перекатился на бок и замер, мрачно созерцая носки моих ботинок. Я проверил, нет ли при нем другого оружия, но нашел только жестянку с кокаином, мятую красную пачку «Мальборо», медную зажигалку «Зиппо», пригоршню спичек без коробка, айфон, бинокль, маленькую фляжку, бумажник, набитый кредитками, и пять тысяч евро наличными. И — как трогательно — пакетик орехов кешью. Клоке уже некуда было торопиться, так что я потратил еще минуту и убедился, что в засаде меня не поджидает его сообщник. Нет, ответила мне суетливая лесная тишина, здесь только белки. Мы состояли в молчаливом заговоре против людей — я и лес. Как бы хорошо ни пряталось живое существо, оно изменяет ритм дыхания природы. Природа признает в тебе божественную часть пантеистического целого, коей ты — в какой-то мере — и являешься. Обыкновенный домашний пес, вприпрыжку бегущий по лесу, знает об этом, чувствует это — и счастлив.
— Ну? — произнес я, вернувшись. — Ничего не хочешь мне рассказать?
Он закрыл подведенные глаза и какое-то время, показавшееся мне неоправданно долгим, беззвучно шлепал губами цвета пальмового сахара. Мелькнули белоснежные крупные зубы. Затем покачал головой: пока не могу говорить. Яйца. Имей уважение к яйцам.
Я присел на корточки и начал медленно растирать ему спину. Хотел бы я, чтобы мне оказали подобную услугу в то злополучное утро в «Зеттере». Как бывает всегда, когда два человека связаны взаимным насилием, Клоке воспринял мой жест как самый естественный в мире. И открыл глаза.
— Зачем ты пытаешься меня убить? — спросил я по-французски. — И почему делаешь это так чертовски бездарно?
Нет ответа. Он только судорожно глотал воздух. Из груди вырывалось хриплое дыхание. Посреди дороги мы представляли прекрасную мишень, так что я наполовину довел, наполовину дотащил его до деревьев и уложил на траву. Мои сигареты остались в будуаре Жаклин, я позаимствовал одну из его пачки и закурил. Клоке нечеловеческим усилием дотянулся до жестянки с коксом и сделал пару мощных затяжек. В первый момент его глаза изумленно расширились, но затем он быстро успокоился.
— Лучше? — поинтересовался я.
Клоке кивнул.
— Не убивай меня, — произнес он по-английски и добавил почти с нежностью: — Ах ты, чертова сука.
Еще ничто не вызывало у меня такого приступа гомерического хохота. Что ж, все когда-то бывает в первый раз. К тому же это типично французское высокомерие — игнорировать французский иностранцев и отвечать по-английски.
— Дам добрый совет, — сказал я, отсмеявшись. — Если ты просишь кого-нибудь тебя не убивать, не стоит при этом называть его чертовой сукой.
Он улыбнулся и снова протянул руку за кокаином. Я ловко перехватил жестянку и убрал к себе в карман.
— Хватит пока, — сказал я. — Quid pro quo,
[16]
понял? Верну, когда расскажешь все, что я хочу знать.
В нем что-то зримо переломилось. Он по-прежнему полулежал на боку, прислонившись к стволу дерева, но теперь словно обмяк. Ярко подведенные глаза выдавали многодневное недосыпание.
— Quid pro quo, Кларисса, — ответил он, неожиданно точно пародируя Хопкинса-Лектора.
[17]
