Я был в фазе, когда брат готов убить брата (запирая себя, я руководствовался не столько этическими соображениями, сколько страхом перед Охотниками, которых снова начали активно вербовать после разоблачения нацистского оккультизма), и воздержание вызывало почти агонию. Не помогали ни барбитураты, ни бензодиазепины, ни хлороформ, вообще ничего. В ту ночь я помедлил на лестнице, прокручивая в голове следующие несколько часов. Ты принимаешь наркотики, почти подыхаешь, затем возвращаешься в человеческий мир. Ты все еще жив и даже никого не убил. Прекрасно. Но. Голые стены, каменный пол, дурацкий непробиваемый сейф. Даже под землей полная луна для оборотня — это что-то вроде Девы Марии, раскинувшейся на кровати и стонущей: «Трахни меня, трахни, ну трахни, пожалуйста».
Корчась от боли и посылая все свои принципы к чертям, я начал подниматься по ступенькам…
Первоначальный порыв нагрянуть, подобно Ангелу Смерти, на ближайшую ферму прошел почти сразу. Это была просто небольшая психопатическая фантазия — целый месяц без свежего мяса. Надо учитывать, что к тому времени я уже был старым псом. Моим уделом давно стала пустая болтовня. На какое-то время ты, испытывая волчьи инстинкты, позволяешь голоду всецело овладеть телом. Мускулы горят, сознание разлагается до животного уровня. Ты бежишь, и ночь скользит по твоей шкуре подобно прохладному шелку. Я пересек железную дорогу Оксфорд — Дидкот севернее Абингдона, переплыл ледяную Темзу и углубился в восточные холмы Чилтерн на расстояние, равное Лондонской дороге. Идиотская «Хелп!» Битлз потеснила в хит-параде «Мистера Тамбурина» группы «Бердз», и теперь обе мелодии крутились у меня в голове, как пара назойливых мух. Помутившееся от голода сознание выцепляет какую-нибудь случайную деталь и раздувает до размеров тотема, ставит на бесконечный повтор.
Я убивал, я ел. На окраине деревни Чекендон один старый придурок, мучаясь от бессонницы, стоял посреди огорода, курил самокрутку и тупо смотрел на залитые лунным светом грядки. Он захрипел, когда я вышиб из него дух, но это был единственный звук, на который его хватило. Он выжил в битве на Сомме, убил одного парня в потасовке в Остенде, и вот узнал, что прямо у него под ногами растет что-то съедобное — сомнительное чудо торчащих из земли клубней.
Отмотаем пленку. Любовь. Перед вами продавщица из магритского чайного магазина, чьи темные кудри вызывают в крови жар, достойный пера Лоуренса. Три месяца они прогуливаются под ручку, а в ночь перед его отправкой в полк долго, упоительно занимаются любовью в комнате общего друга, который так удачно отсутствует. Окно открыто, их овевает морской воздух.
Дальше — война и ее рутинные ужасы. Конечности валяются вокруг, словно части непомерно большой куклы. Потери. Подслушанное: «Он не такой, как все».
Шли годы, а его либидо по-прежнему словно принадлежало семнадцатилетнему юнцу. Журналы «для взрослых», припрятанные за банками в сарае, богохульная эрекция, случившаяся, пока у него на коленях возились внуки. Даже толстая обвисшая задница Нелл вызывала желание — и это спустя годы, которые они вместе смололи на мельнице жизни. Если Бог чем-то недоволен, то может проваливать. Он слишком многое перевидал. Голову Джона, которая катилась, разбрызгивая кровь, по траншее; личинок, которые копошились в том месте, где у Штерна должны были быть пальцы ног…
Я оставил его кости среди окровавленных кочанов капусты и снова скользнул в лес. Отвращение к себе наступает примерно через час после охоты, но за прошедшие годы я поладил и с ним. Отвращение еще никого не убило. Вот одиночество…
Добравшись до «кузницы Вейланда», я остановился и осмотрелся. До рассвета оставался час. По правде говоря, не лучшее время, чтобы глазеть по сторонам. Примерно в миле, за цепочкой редких деревьев, виднелась ферма (и по совместительству — мой временный дом). Я стоял на возвышенности, круглый год овеваемой всеми ветрами Вальгаллы. Деревья здесь почти не росли, трава была тонкой. Чтобы скрыть ферму с глаз, потребовалась бы абсолютная темнота, по меньшей мере — густые сумерки. Здешние камни пробуждали что-то смутное, доисторическое. Воздух вибрировал от человеческого зловония с примесью первобытной силы. Неподалеку была припаркована «Кортина».
На шкуре выступила испарина. Останки последней жертвы обрели во мне последнее пристанище.
У входа в курган — заполненный темнотой провал между вертикальными валунами песчаника — двое мужчин были всецело поглощены каким-то предметом, который я не мог рассмотреть. Третий вглядывался в дорогу за деревьями.
— Терри, мне нужен фонарь, — прошипел он. — Тут темно, как у негра в заднице.
Расстановка сил была очевидна. Терри — тридцатилетний лоб, по меньшей мере лет на десять старше остальных — был главным. В руке он держал фонарь. Луч качнулся, на мгновение осветив того, который стоял на стреме, — по-мальчишески смазливое лицо с маленькими глазами, светлые волосы, ладонь инстинктивно вскинута к глазам. Затем фонарь с обидным равнодушием скользнул назад.
— Тупица, — пробормотал второй сообщник. — Ему, поди, нравится.
— Вытащи его, — приказал Терри. — Давай, Фидо, пора на прогулку.
— Пошевеливайся, ты!
— Он… Дай руку, Дез.
Между Терри и Дезом показалась их жертва — худощавый молодой человек с длинными вьющимися волосами, высоким лбом, тонкими запястьями и лодыжками. Ему связали руки и заткнули рот кляпом. Парень был практически голым, если не считать рубашки, которая с грехом пополам держалась у него на плечах, и одного черного носка. Он лежал на спине, по-видимому, в сознании, но был избит до такой степени, что даже не пытался подтянуть колени к животу — рефлекс, работающий на защиту наиболее уязвимых органов.
— Давайте уже, — снова прошипел третий. — Гребаный рассвет скоро.
— То он жалуется, что темно, как у негра в заднице, — сказал Терри, — то рассвет ему не угодил.
— Джорджи, заткнись, а? — произнес Дез. Он отхлебнул из бутылки с «Хейгом» и передал ее Терри. Тот сделал небольшой глоток, затем совершил издевательское возлияние на голову связанному парню — и тут же впечатал кулак ему в лицо. Словно переключатель щелкнул — и Дез обрушил на жертву по меньшей мере полдюжину ударов, целя в живот и ребра. По-видимому, такова была его натура: если Терри выпивал пинту, Дез выпивал шесть, но и этого ему было мало.
Парень на земле издал странный животный звук — скорее не вопль протеста, а стон отчаяния. Дез плюнул на него. В этот момент на его лице проступила почти сердечная улыбка — но через пару секунд бесследно исчезла. Терри сунул руку в карман и вытащил нож с зазубренным лезвием сантиметров пятнадцать в длину.
— Ладно, — произнес он тоном главы семейства в конце воскресного обеда. — Мы все знаем, что ему нравится…
Возможно, это странно звучит из моих уст. Возможно, в садизме и есть своеобразная красота, но это нелепое зверство было отвратительным. Души Деза и Джорджи были, по меньшей мере, смягчены сентиментальными пустяками вроде братства голубых воротничков, Королевы, семьи, матери и этого островка, осененного скипетром. Во время Чемпионата эти два достойных джентльмена срывали бы голоса на трибуне, размахивая флагами и проливая слезы. В отличие от них, Терри представлял серьезную опасность, но ему недоставало мужества и проницательности, которые и являются перекидными мостами между человеком и ему подобными. Воображение Терри было зациклено на нем самом. На какую-то долю секунды у меня в голове пронеслось видение, как он сидит на толчке, лицо расслаблено, мысли блуждают в только ему ведомых далях… Я мотнул головой и побежал.
