Я изучал ее руку, думая о ее истории, наслаждаясь лишь тем очевидным фактом, что эта рука принадлежала ей. Белая, с длинными ненакрашенными ногтями. На среднем пальце она носила большое кольцо с опалом. Я представил, как она трогает клитор с ловкой уверенностью, как все американки, и образ этого пальца с кольцом, с лукавой целью пробирающегося между мягких темных волос на лобке, чуть не заставил меня кончить.
— Он появился из ущелья метрах в пятидесяти от меня. Я решила, что это полиция, так как они освещали землю поисковым фонарем. Очевидно, это были ребята из твоего ВОКСа.
— Охотники.
— Да. Все случилось так быстро, что я и моргнуть не успела. Я видела, что они преследуют кого-то или что-то, но не смогла разглядеть, что. Оно стояло неподалеку, такое странное и непонятное, что я даже не могла предположить, что бы это могло быть. И я просто застыла там, как идиотка. И вот поисковый фонарь скользнул по земле и ослепил меня, и вдруг, из ниоткуда, появился он, оборотень, и укусил меня.
Я стал вспоминать, что было написано в деле. Упоминалось ли в отчете о свидетеле? Нет. Слава богу.
— Хотя едва ли такое можно назвать укусом. Скорее маленькая царапина от зубов. Он просто пробежал мимо. Хотя сильно задел меня когтями. Я помню, как за эту долю секунды в голове пронеслась мысль: «О господи! Оборотни существуют!» Ты думаешь, что в такой момент будешь потрясен до глубины души. Но как бы не так. Наверное, когда видишь все это столько раз в кино… Он оставил мне большую рану на груди и царапину на щеке. Все произошло так быстро, словно рядом со мной пролетел фейерверк. И исчез. Я не видела никого, кто бы двигался так быстро. На тот момент, я имею в виду. Сейчас-то я и сама довольно быстро бегаю.
Я чуть было не выпалил: «Скоро мы посмотрим, насколько быстро», — но сдержался, так как это вызвало бы неловкую паузу.
— И все закончилось, — продолжала она. — Вертолет исчез, и я снова осталась одна в полной тишине. Я прошла еще шагов двадцать, видимо, не чувствуя боли из-за шока. А потом нашла дротик.
— Какой дротик?
— Тот, что предназначался для оборотня. Но попали они в меня. Очевидно транквилизатор, так как секунду спустя я уже отключилась.
— Ты сохранила его?
— Это было бы умно, да? Но когда ты вдруг обнаруживаешь, что из тебя что-то торчит, ты немедленно вытаскиваешь это и бросаешь куда подальше. Может, это признак глупости. Но я так и сделала.
Дротик? Это Охота. Тут не пускают дротики, тут убивают. Тут отрезают голову. Альфонс Маккар был одной из жертв Эллиса. Грейнер был в то время в Канаде, выслеживал Вольфганга. Разве в деле было сказано что-то о том, чтобы стрелять дротиками и брать живьем? Если так, то я этого не помню.
— Не знаю, сколько времени я пробыла в отключке. Когда я очнулась, все еще было темно, но луна поднялась выше. Я лежала не совсем в том месте, где отключилась. Видимо, пыталась ползти. Я вернулась к дороге и прошла две мили до Арлетт. Я всерьез думала, что умерла и что это загробная жизнь. К тому времени как я дотащилась до городишка, мои раны уже начали зарастать. На следующее утро от них не осталось и следа. Но зачем я рассказываю, ведь ты знаешь, как это бывает. Я до сих пор иногда чувствую колющую боль. Как будто там маленькая заноза… О, я почувствовала, как текила дошла до кончиков пальцев на ногах.
В этот момент Манхэттен затих и обратил все свое сверкающее внимание на нас. Я ощутил размеры комнаты, дороги на улице, потертые изгороди на шоссе, уходящих во все стороны этой огромной страны. И мы на кровати — теплые, как банка меда на солнце. Я так легко погрузился в этот беззаботный мир. Но теперь, когда мы прошли через первую стадию опьяняющего секса, все пугающие вопросы всплыли наружу.
— Вирус, — телепатически продолжила она мою мысль. — Почему я, после целых, как ты говоришь, ста пятидесяти лет?..
Можно построить крепость. Нанять охрану. Армию собак. Нам бы приводили заманенных обещанием денег жертв. И нам никогда не пришлось бы выходить отсюда. Я представил все это за одно мгновение и сразу ощутил всю тщетность этой фантазии, почувствовал окружающий мир снаружи, словно набирающий силу оркестр в миллиард инструментов. Зачем, ради всего святого, им было пускать дротик в Альфонса Маккара?
— Не знаю, — ответил я, — я знаю то же, что и ВОКС. Они — авторитетный источник, по крайней мере, были им. Превращение остановилось из-за вируса, так что либо бактерии умерли, либо у тебя к ним иммунитет. Может, в тебе есть что-то необычное с медицинской точки зрения?
— Ничего. У меня аллергия на цветение и миндаль. И nada.
[35]
— Должно быть какое-то объяснение. Но вообще, не это сейчас главное. А главное… Есть несколько пунктов.
— Давай не сейчас. Лучше налей еще.
Я пошел в ванную и задумался о том, о чем давно уже пора было, пока она звонила по телефону. (Три года назад ее мать умерла от рака кишечника и Талулла взяла на себя труд вести семейный бизнес, по-видимому, вместе с — если даже не сказать, вопреки — своим отцом. А потом случилось «это». Два месяца спустя после Превращения она наняла генерального менеджера, Супер Расторопную Элисон, чтоб дать себе передохнуть) «Милая, просто игнорируй его, — говорила она, очевидно, про назойливого Николая. — Я сказала ему, чтоб не лез. Он делает это лишь потому, что знает: это тебя бесит».
Я лежал на полу в ванной, голый. Холодный мрамор и мерцающий свет галогеновых ламп. До меня стало потихоньку доходить. В особенности то, что я полностью изменился. Вселенная, думал я, всегда хочет заключить с тобой сделку, вот и ты соглашаешься на нее. В моем случае это жизнь без любви. Без любви. Сто шестьдесят семь лет. Не странно ли говорить о любви теперь? Нет, не странно. Впрочем, с другой стороны (как сказал бы Витгенштейн), всегда странно говорить о любви. Все было как раньше, но при этом совсем по-другому. Город, шумные пробки, миллионы человеческих глаз, говорящих ртов и умелых рук подтверждали: эпопея случайностей и ежедневной рутины продолжается. Все та же Вселенная без Бога, но полная хаоса, — но теперь я, к моему безграничному счастью, в ней не одинок. (Вдруг я ощутил виноватую тоску по Харли.)
Забыв о нормах этикета, принятых в природе, мы проскочили фазу взаимного восхищения и влюбленности и сразу перешли к сильнейшему притяжению. Это не был наш выбор. Просто я был создан для нее, а она — для меня. Wulf скрепил наш союз, благословил, обнял, как вонючий пьяный священник. Что я писал об Арабелле? «Мы должны были убивать вместе и сиять». Да. И теперь тепло от этого сияния я чувствовал как слабое воспоминание. Или, скорее, как еще неясную новую идею, будто оно пришло из будущего, полного убийств. Талулла взглянула мне в глаза, когда я засовывал свой член ей во влагалище, взглянула так, что я почувствовал Арабеллу, чей дух жил во мне, чей призрак смотрел сквозь мои глаза, она заметила это присутствие и подняла бледные бедра с такой медленной и победоносной податливостью, что мое предательство, хотел я того или нет, только увеличило мое наслаждение, заставило меня полностью отдаться во владение другой женщине, словно я помочился на алтарь, на могилу, отрыл и осквернил любимое тело, совершил абсолютное святотатство в здравом уме, подчиняясь законам Эроса.
