Выход — деньги. Теперь для них самое время. Благодаря современному размаху из военных наемников, если позволяют ресурсы, можно набрать себе целую маленькую армию (как сделала администрация Буша, и это общеизвестно — купила «Блэкуотер»
[52]
и, обходя все законы, просто рассыпала наемников по всему Ираку). Мои ресурсы это позволяют, но я все еще не знаю, где ее держат.
И есть лишь один надежный способ это выяснить.
А до тех пор моя жизнь будет похожа на ожидание перед кабинетом дантиста.
Распорядок быстро наладился: сменяющиеся лица агентов, вечера в библиотеке, беспокойный сон урывками, уже с утра уставшие глаза. Днем я мерил комнаты шагами или просто лежал на диване. У Харли никогда не было телевизора, так что я не мог составить компанию моей любимой в мире мыльных опер, но зато был окружен книгами. Как-то днем я пролистывал немецко-голландское издание «Метаморфоз» Овидия 1607 года с иллюстрациями Криспина Де Пассе. В 2006 году такая книга стоила восемь тысяч фунтов. Я даже не представлял, какое бы завещание мог составить на нее Харли и что станет с этим местом теперь, когда он умер. Впрочем, мир пока не знал об этом. Грейнер и Ко, видимо, хорошенько скрыли факт его убийства (одному Богу известно, что стало с его бедной отрезанной головой в багажнике «Вектры»), хотя это лишь вопрос времени, пока коммунальная служба или налоговая инспекция не начнут его розыск из-за неуплаченных счетов.
У Харли не осталось родственников. У него был поверенный в Холборне, но поскольку я не хочу ввязываться в расследование убийства, мне лучше ничего ему не сообщать. Вместо этого я ношу одежду моего покойного друга, пью его виски и коротаю часы за его книгами. И в моменты задумчивости даже хожу, опираясь на его трость с костяной ручкой.
Я почти не говорил с моими телохранителями: они были обучены хранить молчание, а я вообще не был настроен на болтовню. Я перебрасывался с ними парой слов, когда забирал принесенные сигареты или дрова для камина, а в остальное время был нем, и они тихо болтали друг с другом через наушники с микрофонами. На каждом этаже стояло по человеку. Но на захламленном чердаке — никого. Я предложил дежурить там самому (когда тебя мучает голод, а ты не можешь даже подышать свежим воздухом, это ад). «Извини, шеф, никак нельзя», — ответил Рассел. Это он отрезал Лоре Мангьярди голову тогда, в Корнуолле; веселый, полный жизни малый, он так соскучился, что даже готов был поболтать, если бы я не так категорично изображал желание остаться в одиночестве. Так что ему приходится лишь курить время от времени, решать судоку, выдумывать пошлые шутки, досаждать ими своим сослуживцам — «Как называется мини-робот вампир? Носферату-Д2!» — и разбирать, чистить и собирать обратно свой арсенал по два-три раза на дню.
Вооружение команды состояло из обыкновенного огнестрельного оружия и антивампирских примочек — бинокли ночного видения, арбалеты, заряженные осиновыми колышками, ультрафиолетовые колы и маленькие иконки с Девой Марией. У Рассела еще был маленький огнемет, хотя Харли говорил, что Охотники считают устаревшими даже более компактные версии «огонька для кровососов» или «ОК», как они его называют. После того, как в 80-е Сигурни Уивер появилась в «Чужом» с такой штукой, на огнеметы снова пошла мода, но большой вес в сочетании с ограниченной функциональностью сделали свое дело. Теперь такой огнемет был больше позерством, чем приносил реальную пользу. Но молодой Рассел все же носил такой иногда, вызывая насмешки сослуживцев. Все это оружие должно было вызывать у меня чувство защищенности. Но нет.
Лондон жил своей жизнью, как проходит мимо по своим делам выживший из ума старик.
Я сижу у окна в гостиной с камином, у меня две бутылки «Макаллана» (а было двенадцать) и пачка «Кэмела», я смотрю на дорогу: машины то продвигаются, то замирают, похоже на пульсацию крови по венам; также хаотично двигаются люди. Как и всегда, большинство из них идут, не замечая ничего вокруг, погруженные в свои проблемы, планы, сожаления, страхи, секреты, нужды и грешки. Иногда попадаются влюбленные. Вот парочка вышла из супермаркета: они не держались за руки, не смотрели друг на друга с излишним восторгом, но были захвачены разговором и светились от радости, что они есть друг у друга. Мое влюбленное сердце больно кольнуло при виде этого. Влюбленное. Да, я был в состоянии опьянения любовью. Поистине, читатель, я глубоко и неизлечимо болен любовью. Жизнь, скалясь в улыбке, словно белая акула, смакует иронию: долгие годы он готов был умереть, а теперь все, чего он желает, — жить. Ну же, Джейк, почему ты не смеешься?
Не могу. Мое бедное влюбленное сердце беспрестанно умоляет, внутри раздается жалобный страстный голос: Пожалуйста… Пожалуйста… Пожалуйста… А дальше всегда по-разному: пожалуйста, не дай им причинить ей боль; пожалуйста, дай мне увидеть ее еще раз; пожалуйста, помоги узнать, где они ее держат, — но эта самая страстная часть из всех, направленных к Богу, которого нет, к полной равнодушия Вселенной, к духу Истории, который, как всем известно, любит трагические концовки. Пожалуйста… Пожалуйста… Пожалуйста…
Мои мертвецы спят, ворочаясь во мне и мечтая об освобождении. Любовь, как оказалось, может заставить их умолкнуть. Во сне они мечутся. Их ропот нарастает, грозит, что они вот-вот пробудятся, и снова смолкает. Сила любви держит их в узде. Лишь призрак Арабеллы не оставляет меня в покое, чувствуя, что между нами все кончено. Я отворачиваюсь от нее. Не обращаю внимания. Впервые за сто шестьдесят семь лет то, что произошло сто шестьдесят семь лет назад, не кажется мне вчерашним днем. Впервые за сто шестьдесят семь лет настоящее для меня важнее прошлого.
Кажется, за эти тридцать дней я из реального времени попал в какую-то временную петлю, где ощущается каждая секунда, а минуты и вовсе раздуты до гигантских размеров, и время приходит в порядок, лишь когда я слышу по телефону голос Талуллы.
* * *
Так мне казалось. Пока пару часов назад кое-что не произошло. Приходил Эллис.
Я наливал себе виски, когда дверь в библиотеку распахнулась, он вошел, и с ним ворвался сырой лондонский воздух. У него был жуткий ячмень на левом глазу, а на губах — избыток гигиенической помады. Все вместе создавало впечатление нагоняющей ужас неудачной восковой куклы.
— Не возражаешь, если я составлю тебе компанию? — сказал он, опускаясь в кресло напротив дивана, чья кожаная обивка скрипнула. — На улице гадко.
Я налил второй стакан и протянул ему, подавив порыв вздрогнуть, когда наши пальцы соприкоснулись.
— Боже мой, — произнес он после глотка, — так намного лучше.
Порыв наброситься на него был почти неудержимым, но представив, как Талулла с широко открытыми глазами лежит на своей койке в комнате, освещенной экраном телевизора, и пытается разглядеть что-то сквозь стену, я сдержался. Я подложил в огонь свежее полено, слегка подладил его к другому в костре, хотя это было не нужно, и сел напротив. Покорность. Ты продлишь ей жизнь только с помощью покорности.
