Мне не терпелось поскорее начать обучение в Академии, но я прекрасно понимала, что остальные ученики непременно меня возненавидят, как это было в Саннитауне.
Не верьте тем, кто говорит, будто ко мне так относились из-за того, что я презирала окружающих и время от времени калечила их по неосторожности. «Наверное, я лучше знаю, в чем там дело было! Уверяю вас, моя неуклюжесть и холодность тут абсолютно ни при чем!»
Правда проста, и она заключается в том, что я не вписывалась ни в один коллектив — никогда, сколько себя помню. Никто никогда меня не понимал. Я была особенной, неповторимой снежинкой, мои интересы всегда выходили за рамки унылых будничных драм, поглощавших все внимание людей, с которыми мне приходилось общаться. Я была рождена для большего — возможно, даже для будущей Пулитцеровской
[3]
премии. Какое счастье, что я такая скромная! Я несла свое одиночество с благородным достоинством, хотя нередко спрашивала себя, смогу ли я когда-нибудь встретить душу, способную увидеть за моей скромной внешностью мой богатый и блистательный внутренний мир. Может быть, Глухомань Виладж окажется иным…
— Эй, Бегги, детка, мама хочет с тобой поговорить! — Лохи стоял в дверях, держа в руке телефонную трубку.
Я приняла у него устройство связи — в записной книжке Степфордии говорится, что не следует повторять в тексте одинаковые слова, даже если найденный синоним оказывается громоздким и неуместным — и радостно рявкнула в трубку:
— Чего тебе понадобилось на этот раз? Неужели нельзя понять, что я с головой ушла в процесс вымучивания своего исключительно сложного и многопланового характера?
— Я просто хотела спросить, как ты долетела, милая. Знаешь, тебе не нужно было так далеко уезжать. У нас, в Саннитауне, есть чудесное заведение под названием «Выбери Себе Приключение», и я уверена, что они бы с удовольствием тебя приняли, они известны тем, что с легкостью принимают решения в последний момент…
— Сколько раз я должна тебе повторять? — завизжала я. — Сейчас для меня нет ничего важнее моей карьеры! Я должна пойти на все ради этого! Да, это огромная жертва, но я должна ее принести! Я необходима миру, мама. Мир нуждается в моем искусстве!
«Как будто она не знает, что только жалкие неудачники западают на „Выбери Себе Приключение“!
[4]
Да ведь у них, прикиньте, каждая книга незакончена процентов на 90, а то и больше!»
— Как скажешь, Бегги. Если в Глухомань Виладж ты сможешь найти свое счастье, буду за тебя только рада!
— Мама, — простонала я. — Ты, конечно, моя лучшая подруга, и можешь по праву гордиться этим достижением, но неужели нельзя оставить меня в покое хотя бы на пять минут? Ты просто душишь меня своей добротой и любовью! Ты подавляешь мою личность! Я пошлю тебе краткое письмо по электронной почте, в котором попрошу отвязаться от меня хотя бы на три главы, ясно?
Я шваркнула трубку в стену и бросилась на кровать. Пришло время как следует порыдать. Неважно, что я сама решила переехать сюда — этот шаг все равно причинял мне неописуемые терзания.
Я долго стенала, изливая в ночь свою боль и ярость, а ветер завывал под окнами, выражая этим затасканным литературным штампом метафорическое сочувствие моему бездонному отчаянию.
Никто никогда не страдал так, как страдала я. То есть, всем известно, что все молодые люди в свое время страдали точно таким же образом, но я все равно была единственной и неповторимой. Если бы я слагала стихи о своих горестях — чем я, разумеется, не занимаюсь, ибо давно переросла этот детский сад — то это выглядело бы примерно так:
Дождь
За моим окном.
Дождь
В сердце моем.
Мгла
И отчаяние
Поливают меня
Сочащимися каплями
Как дождь.
Наконец, красноречиво и картинно выплакав сердечную боль своих семнадцати лет, я провалилась в сон.
Глава 2
В ПЕРВЫЙ РАЗ
На следующее утро я проснулась, испытывая сложную смесь смятения, смирения и очищения. Глухомань Виладж ждал меня во всем своем безотрадном, сыром, небрежно описанном великолепии.
Я отдернула занавески и была поражена открывшимся мне видом. Прекрасный золотой пляж простирался до самого горизонта, с одной стороны от него росли густые зеленые пальмы, а с другой плескалось чистейшее голубое море.
Я разрешила себе испытать мгновенный прилив надежды — ровно до тех пор, пока не заметила идущую вдоль голубого неба яркую надпись: «Добро пожаловать в Канкун!» Гневно сорвав дурацкий плакат с окна, я смяла его в комок, проклиная Лохи с его идиотскими шуточками.
«Неужели он не понимает, насколько я чувствительна и лишена чувства юмора? Подобные дурацкие розыгрыши могут стать поистине фатальными для столь ранимого и скучного существа, как я!»
С другой стороны, мне хватило ума сообразить, что таким образом Лохи неуклюже пытался предложить мне свою мужскую дружбу — или нечто подобное из той же оперы — для понимания которой у меня отсутствовал нужный набор хромосом, поэтому я решила оставить его дерзкую выходку без последствий, задействовав сверхъестественный запас милосердия, которым всегда по праву гордилась.
«Похоже, я не ошиблась с Глухомань Виладж — смотрите, я провела тут всего один день, но уже чувствовала, что моя эмоциональная палитра становится намного более богатой и утонченной».
Настоящий вид из моего окна не имел ничего общего с Мексикой. «Дождивший дождь дождил весьма сыро и дождливо — (нужно научиться получше описывать дождь; наверное, в Академии будут задавать сочинения на эту тему, ведь здесь никакой другой погоды все равно не бывает), — а окружавшие дом деревья сочились каплями влаги. Их могучие стволы вздымались в небеса, а плющ, оплетавший их мощную толщу, был похож на вздувшиеся вены, пульсирующие яростной жизнью под сплошными серыми облаками…» Что-то в этом зрелище глубоко волновало меня, но я никак не могла понять, что именно.
Лохи сидел внизу, на кухне, вперив взор в местную прессу. Он читал какую-то статью, но, заслышав мои шаги, поспешно поднял глаза и сложил газету, чтобы я не успела прочесть заголовок — кажется, что-то насчет того, что кого-то нашли выжатым или выпитым — точно не разглядела.
— Салют, Бегг, как дела в Мексике?
Я проигнорировала его попытку завязать дружеский разговор, надеясь, что мое молчаливое неодобрение поможет Лохи понять, что у его деревенского чувства юмора нет никаких шансов произвести впечатление на мою необыкновенно изысканную и многогранную душу. Я заметила в руках у Лохи ремень и обратила внимание на то, что один его конец весь исслюнявлен.
