Часть третья
Аврелия
Глава первая
1402 год
Родители Аврелии не часто ссорились между собой, но, если такое случалось, она приходила в полную растерянность и ей начинало казаться, что мир вокруг рушится и рассыпается на куски. Когда Аврелия была маленькой, то в такие минуты со слезами бросалась умолять мать и отца не ругаться; это действовало на них, и они умолкали, а после старались не показывать своих разногласий в присутствии дочери.
Повзрослев, девочка поняла, что ссоры в любой семье неизбежны и нельзя воспринимать их так остро. Она видела, что в других домах, даже очень почтенных, бывают куда более бурные столкновения, чем допускали между собой Марина и Донато. И все же Аврелия оставалась довольно чувствительна к семейным разногласиям — может, именно потому, что понимала: ее родители по-настоящему любят друг друга, а всякая грубость оскорбляет и принижает любовь — чувство, которое девушка в глубине души считала священным, хотя сама его еще не испытала.
Вот и в этот весенний день, вбежав в дом с букетом полевых тюльпанов, собранных у холма, Аврелия сразу же помрачнела, услышав сердитые голоса Марины и Донато. Раньше она бы, наверное, без промедления кинулась бы в родительскую спальню, чтобы прервать разгоравшуюся ссору, но сейчас что-то заставило девушку остановиться и прислушаться.
— И ты собираешься уехать сейчас, когда у меня плохие предчувствия? — упрекала мужа Марина. — Значит, поручение консула для тебя важнее, чем благополучие семьи? Однажды ты уже покинул дом ради подобного поручения, хотя я тогда была на сносях. И именно во время твоего отсутствия пропала Примавера, а у меня случились тяжелые роды, и после Аврелии я уже не могла иметь детей. Теперь ты снова нас покидаешь, хотя консул мог бы найти и другого посланца! У тебя вообще нет необходимости нести службу, нам вполне хватит доходов от наших земельных владений и от торговых кораблей!
— Ты хочешь, чтобы я превратился в домоседа-помещика или заурядного купчишку? — Донато старался говорить примирительным тоном, и все же в его голосе прорывалось недовольство. — Пойми, жена: я мужчина, я еще не старик и не калека, а потому должен заниматься деятельностью и иметь какое-то влияние в городе, а не ограничивать свою жизнь стенами собственного дома. Если я сделаюсь простым скучным обывателем, то скоро и тебе не буду интересен, уж поверь. Да и можно ли прожить в таком неспокойном городе, как наш, отгородившись от гражданских дел? Если уж Кафа стала моей второй родиной, то я должен служить для ее благополучия. Разве ты забыла, как еще три года назад татары разорили наш город? Да, Кафа восстановилась, как и всегда после подобных испытаний. Но ведь лучше не допускать, чтобы ее снова и снова проверяли на прочность! Если в ближайшее время какой-нибудь Едигей или Тохтамыш снова нападет на Кафу, то, боюсь, нам и нашим детям не удастся отсидеться даже в Подере ди Романо. Беда настигнет везде, если не трудиться над ее предотвращением.
— Но чем ты можешь помочь в этом деле? — с нотками раздражения спросила Марина. — Ехать в такую даль, в Московское княжество, только потому, что туда отправил своего посла хан Шадибек?
— Да, консул опасается переговоров крымского хана с московским князем. Генуэзские владения в Таврике сейчас слишком уязвимы, и нам непременно нужно знать, о чем будут переговоры Шадибека с князем. А кому же, как не мне, ехать в Москву? Ведь я бывал в тех краях, я знаю славянский язык... наконец, я женат на славянке. — В голосе Донато при последних словах почувствовалась улыбка.
Марина несколько секунд молчала, потом со вздохом заметила:
— Но это еще не повод, чтобы посылать тебя на такие опасные переговоры. Там тебя могут посчитать врагом и князь Василий Дмитриевич, и татарский мирза. И пользы от твоего вмешательства никакой не будет, только вред.
— Но я ведь еду туда не в качестве консульского посланника, а просто как купец. Буду ко всему прислушиваться, заводить знакомства с влиятельными людьми.
— Еще лучше! — нервно воскликнула Марина. — Ты едешь не как посланник, защищенный, по крайней мере, охранной грамотой консула, а как лазутчик, шпион, которого в любую минуту могут схватить и бросить в застенки!
— Да успокойся, тут нет никакого риска! Ведь мы с Романом будем заниматься торговыми делами у всех на виду, никто не заподозрит...
— С Романом?.. — у Марины даже голос прервался от волнения. — Ты хочешь и сына взять с собой? Мало тебе Примаверы, так ты и его подвергаешь опасности?
— Не забывай, что Роману почти двадцать лет, он очень деятельный юноша, и ему не хочется сидеть дома, под матушкиной опекой. Он жаждет себя проявить, хотя тебе об этом и не говорит. Знаешь, что он надумал? Плыть к родосским рыцарям, чтобы помогать им защищать Смирну, которую уже двадцать лет осаждают турки. А теперь кто-то из восточных купцов распустил слух, будто Смирну хочет захватить этот железный хромец — Тамерлан. И наш сын тут же загорелся жаждой морского крестового похода. Посуди сама: разве не безопасней будет Роману ехать со своим отцом в Москву, чем с компанией отчаянных юнцов плыть в Смирну?
— О боже... каков отец, таков и сын... И почему вы не созданы для спокойной жизни?.. Уехать сейчас, когда Аврелия вступила в пору юности и так нуждается в защите... А у меня после смерти матери и нашего мудрого Симоне даже хороших советчиков не осталось... Вдруг за время твоего отсутствия опять что-нибудь случится? Ведь я никогда этого не прощу ни себе, ни тебе...
— Клянусь, Марина, мы с Романом возвратимся осенью живые и невредимые. А за Аврелию тебе нечего бояться. Она благоразумная девушка и послушная дочь.
— Но ей только шестнадцать лет, а в этом возрасте девушке способен вскружить голову какой-нибудь красивый или сладкоречивый проходимец. Ведь она может встретить такого в любую минуту! Я даже предстоящего праздника святого Георгия боюсь! Повторяю: предчувствие мне подсказывает, чтобы ты не уезжал!
— Но моя поездка — дело решенное. А что касается Аврелии, то у нее хватит здравого смысла, чтобы самой оценить любого поклонника. Ведь она же отвергла ухаживания этого Бальдасаре Гамацо, который так не понравился тебе, да и у меня не вызвал доверия. Хотя другая девушка, менее рассудительная, могла бы не послушаться родителей и настоять на своем просто из упрямства и сумасбродства. Будь на месте Аврелии Примавера, я бы, может, и волновался. Но за Аврелию можно быть спокойным: она тебя никогда не огорчит.
Однако похвала отца невольно огорчила саму Аврелию. Девушка даже рассыпала часть цветов из своего букета и, не слушая больше разговор родителей, ушла к себе в комнату. Она давно догадывалась, что пропавшая шестнадцать лет назад Примавера была любимицей Донато, и даже своенравность и упрямство старшей дочери ему по-своему нравились. А вот Аврелия была совсем другая — не из-за врожденных свойств натуры, а из-за того воспитания, которое с согласия отца дала ей мать. Марина после исчезновения Примаверы буквально тряслась над детьми, не позволяя им сделать ни одного неосторожного шага. Но если Роман, как мальчик, все же сумел выбиться из-под материнской опеки, то Аврелии это не удалось. Марина заботилась о ее воспитаний, образовании и хозяйственных навыках, но совершенно ограждала девочку от занятий, в которых видела какую-то опасность для нее. Она не разрешала Аврелии ездить верхом, взбираться на горы, плавать по морю даже в тихую погоду, не позволяла одной гулять за пределами поместья Подере ди Романо. А когда семья Латино пребывала, как этой весной, в своем кафинском доме, девушка почти не появлялась на улицах города без сопровождения. Марина стремилась все узнать о подругах дочери и редко отпускала ее к ним в гости.
