— Прости меня, дорогая, мне бы не хотелось говорить тебе то, зачем пришла, но кто может передать эту весть, кроме родной матери? Макрон не сможет взять тебя с собой…
— Что? Он передумал? Он остался с Эннией? То-то мне казалось, что он стал каким-то странным! — разъярилась Мессалина, вспомнив о своих ночных бдениях. — Шелудивый осел и сын осла!..
— Не говори так, — чуть повысила голос Лепида, — он всегда ставил тебя на пьедестал. Должна признаться, я его недолюбливала, но вел он себя по отношению к тебе безупречно.
— Так что же случилось? Калигула передумал отправлять его в Египет и снова сделал префектом?
— Не совсем… — Лепида мучительно подбирала слова, но не могла придумать, как сказать дочери страшную правду. — Он покончил с собой сегодня ночью.
— Что значит «покончил с собой»? — Услышанная новость была столь чудовищной, что Мессалине показалось, будто она ослышалась.
— Сегодня ночью по приказу Калигулы Макрон был арестован и отведен в Мамертинскую тюрьму, где покончил с собой. Мне об этом рассказал некий Хорея, которому префект велел найти тебя и рассказать обо всем, что произошло, и передать свои сожаления, что не сможет отвезти тебя в Египет. Извини, я сама расспросила преторианца. Не хотела, чтобы он увидел тебя в таком состоянии. У Калигулы везде уши и глаза, а ты мне слишком дорога, невзирая на вздорный характер.
Она еще что-то говорила, поглаживая дочь по руке, но Мессалина уже ее не слышала, тупо глядя на противоположную стену. Это была та соломинка, которая, как говорили восточные купцы, приезжавшие со своим товаром в Рим, сломала спину верблюда.
А она еще вчера думала, что смерть Квинта — самое страшное событие в ее жизни! Не слушая мать, Мессалина медленно опустилась навзничь на постель, продолжая глядеть в пространство невидящими глазами. Так она и пролежала пять дней, не реагируя на окружающих, словно уже стояла у врат Аида. Напуганная странным поведением дочери, Лепида перепробовала все: умоляла ее очнуться, кричала и даже отхлестала по щекам, но девушка продолжала упорно глядеть в потолок, отказываясь от воды и еды.
Наконец, когда все уже отчаялись достучаться до ее разума, Мессалина, наконец, вернулась в мир, который почти покинула. Осунувшаяся, с черными кругами под глазами, она больше походила на бледную тень, чем на человека из плоти и крови. Весь дом пришел в движение. К услугам молодой хозяйки были самые изысканные яства, какие только можно добыть в городе, Порция неотлучно сидела у ее постели, готовая по первому приказу бежать хоть на край света, и даже Клавдий, прослышавший о плохом самочувствии девушки, несколько раз присылал слугу, чтобы справиться о состоянии ее здоровья. Но даже при таком уходе потребовалось почти две недели, прежде чем девушка смогла выйти из дома.
В этот день в театре Марцелла давали «Вакхид» Плавта, и Лепида надеялась, что веселая «комедия плаща» и шумная толпа смогут взбодрить ее дочь, состояние которой все еще вызывало у нее опасение. Вроде бы все складывалось хорошо: Мессалина поднялась с постели, и слабый румянец уже вернулся на ее щеки, но в синих глазах, сводящих мужчин с ума, вместо пытливого и чуть дерзкого любопытства теперь застыло выражение холодного безразличия.
Надо было что-то придумать, чтобы вернуть дочери интерес к окружавшему ее миру, и Лепида попробовала заговорить с ней о браке, но тут же пожалела, потому что девушка с таким равнодушием, пожав плечами, согласилась на любой выбор, который сделает ее мать, что у Лепиды пробежал холодок по спине. Она никак не могла найти верный тон в разговоре с совершенно чужой женщиной, в которую превратилась Мессалина. Приходилось только надеяться, что время излечит ее душевные раны, и Лепида по совету домашнего лекаря решила вывозить дочь на все празднества, чтобы не оставлять ее наедине со своими мыслями. Возможно, это было единственно правильное решение, но даже в многолюдной толпе девушка оставалась отстраненной и холодной, точно прекрасная статуя Фидия.
Но это было немного позже, а пока дамы собирались в театр, и Порция изо всех сил старалась придать молодой хозяйке цветущий вид.
— Домина Мессалина, ты себе не представляешь, — щебетала она, поправляя непослушную черную прядь, выбившуюся из уже сделанной прически. — Принцепс приказал казнить Гемелла. А ведь юноша только надел мужскую тогу! Говорят, причиной недовольства Гая Цезаря послужило лекарство, которое Гемелл принял перед тем, как выпить кубок вина, протянутый ему принцепсом. И сколько бедный мальчик не доказывал, что это лекарство от кашля, а не противоядие — ничего не помогло. Честно говоря, я бы не удивилась, если бы это было противоядие. Весь город возмущен тем, что Гай Цезарь отравил Голубя. Уж не знаю, кто проболтался, но каждая собака знает, что он налил бедняге в рану яд! Зря он это сделал: доминуса Макрона ему простили легко, но Голубя слишком многие любили. И как только домина Лепида с ним рассталась? Говорят, он был в постели как бог! Вы ведь, конечно, помните херуска Квинта, который служил в вашем доме? Все наши рабыни были от него без ума.
Если бы у Мессалины было больше сил, она бы отхлестала по щекам дерзкую служанку, но сейчас ее хватило только на то, чтобы не слушать ее болтовню, которая в другое время доставила бы ей массу удовольствия. Но слушать разглагольствования о том, как Квинт, ублажая ее мать, не пропускал и домашних рабынь, было выше ее сил.
— А еще говорят, — долетел до нее голос Порции, знающей о нелюбви своей хозяйки к Калигуле, — что сестра принцепса Друзилла очень плоха и почти не встает с постели. А он по нескольку раз в день приходит ее проведать, а в остальное время либо кого-нибудь казнит, либо трахает. Вот и ваш дружок тоже его ублажает. Я имею в виду Мнестера. Говорят, он одевается женщиной, и они такое вытворяют, что краснеют даже дежурящие во дворце преторианцы. Скоро этому актеришке некогда будет выходить на сцену. Мне рассказывала служанка Поппеи Сабины, что та такие ему скандалы закатывает, что слышно даже на улице. Как только ее муж терпит! Или он слеп, как крот, или наплевал на честь семьи. Я думаю, что первое, потому что Сципион мужчина видный и держится с большим достоинством… Все! Готово, домина Мессалина, вы, как всегда, будете прекраснее всех!
Увы, все усилия Порции пропали даром: в комнату стремительно ворвалась Лепида, срывая на ходу украшения. Покусывая губы, она критически оглядела дочь, а затем махнула рукой:
— Можешь раздеваться, мы никуда не идем. Только что сказали, что скончалась Юлия Друзилла, и принцепс объявил по ней траур, да такой, что по почившим императорам бывает не столь строгий. Смеяться нельзя, болтать нельзя, даже обедать вместе всей семьей запрещается. За нарушение траура — смертная казнь. Давай быстрее снимай парадное платье и умывайся, пока кто-нибудь не донес, что мы пренебрегли указом Калигулы. Сейчас такое время, что надо бояться собственной тени.
Со вздохом облегчения Мессалина переоделась в домашнюю тунику, позволила смыть с себя косметику и по-домашнему расчесать волосы. Объявленный траур как нельзя лучше подходил к ее настроению. Пусть считается, что он по Друзилле, которая, в общем-то, была неплохой девицей (Мессалина вспомнила, как та вовремя вмешалась в ее разговор с Калигулой в Септе, чуть не ставшей для нее роковым), но она будет носить его по Квинту и Макрону, создавшим ее, как Пигмалион — Галатею. Первый научил ее предаваться чувственным радостям, ощущать их каждой клеточкой тела; а второй — мудрости, умению разбираться в самых запутанных хитросплетениях императорского двора.
