Штернберг снова опустился перед ней на корточки — так он мог видеть её склонённое лицо.
— Вы что же, на меня обиделись? Вы на меня сердитесь?.. Курсантка молча смотрела прямо перед собой. Штернберг ожидал от неё какой-нибудь короткой, но наглой реплики — внезапные проблески нахальства посреди серой хмурости, он заметил, были ей вообще свойственны, — но она ничего не сказала. Половину состояния отдал бы, только чтоб прочесть сейчас её мысли.
— Простите меня, это была действительно глупая выходка, — произнёс Штернберг своим бархатным голосом, на своём отвратительно-эталонном хохдойче, и принялся перчаткой легко счищать снег с узеньких плеч. Она брезгливо отстранилась, по-прежнему протягивая ему руку с находкой. Штернберг взял цепочку, но тут же ссыпал обратно. Змеящаяся нить из золотых звеньев уютно улеглась в ладони девушки.
— А хотите, я вам это подарю? — вполголоса спросил Штернберг. Девица зло швырнула цепочку ему под ноги и сразу испугалась содеянного: вздёрнула руки, ожидая замаха, удара. За подобное любой лагерный офицер избил бы её до полусмерти. Штернберг с едва слышным смешком поднял украшение.
— Не бойтесь, Дана, я не обладаю великосветскими манерами оберштурмфюрера Ланге. У вас полно снега за воротником. Вытряхните его, не то меня сгложет чувство вины, если вы простудитесь.
Девушка, отвернувшись, пробормотала что-то, кажется, по-русски — одно слово стеклянно-круглое, другое колючее. Русского Штернберг не знал. О значении этих двух слов он потом справился у доктора Киршнера, неплохо по-русски говорившего. Как бы девица ни восхищалась его красивым почерком и психометрическими гостинцами, сам Штернберг оставался для неё тем же, что и тогда, в начале, в камере для допросов. Впрочем, он именно это и есть, кто бы спорил. Гладкая сволочь.
На следующий день строптивая питомица повергла его в полнейшее изумление. Она подошла после общей лекции, уставилась на него, задрав голову, зелёными глазищами и неловко спросила глуховатым своим голоском:
— Доктор Штернберг, а вы ещё поведёте меня в тот парк с деревьями?
Небывалое дело: она сама к нему обратилась, она совсем открыто смотрела на него и ждала ответа. Он удивился, он, что уж скрывать, умилился. «Парк с деревьями». Ещё бы, откуда взяться деревьям на дрожащих от перекличек перронах, в душных вагонах-телятниках, в гиблой пустыне концлагеря, в лязгающем железном аду завода? Наконец, в каменном мешке монастырского двора, где позволено гулять курсантам-заключённым?.. Конечно, поведу. Разумеется, поведу, отчего нет. И с тех пор вечерние визиты сменились вечерними прогулками, во время которых Штернберг учил курсантку приёмам биолокации. Но если проволочная рамка в руках девушки была безотказным индикатором, позволяющим отыскивать всё что угодно, то с маятником дело пошло гораздо хуже: от неустойчивых рук дрожала нить, медная гирька ходила ходуном, и девица только злилась, отчего маятник принимался панически метаться кругами. Однако она уже не взъерошивалась, когда он поправлял её руки, глядела на него чуть настороженно и задумчиво, и Штернберг вновь и вновь уверялся: корректировка всё же сработала. Караульные привыкли к регулярным появлениям офицера и курсантки и уже не обращали на их загадочные занятия никакого внимания.
Штернберг давно оставил медитацию над злополучной руной своей воспитанницы, сочтя это бессмысленной потерей времени, но зато нашёл берёзовому амулету новое применение: однажды ради интереса привязал его на тонкую нить и протянул руку с получившимся маятником над планом монастыря. Он обнаружил, что, следуя направлению колебаний маятника, может точно определять местонахождение девицы. Это маленькое открытие его позабавило, но никакого особого значения он ему не придал. Иногда он развлекался тем, что в часы узаконенного досуга курсантов следил за перемещениями своей зверушки, представляя, как она скованно шагает, тоненькая, хмурая, с низко опущенной тёмно-русой головой — сначала через двор, теперь поднимается по лестнице, теперь идёт по коридору, сторонясь других курсантов, словно теней. Эти мысленные прогулки доставляли ему большое удовольствие. Он даже подумывал, не попробовать ли пошпионить за девчонкой в астрале, — но по собственной воле он не был способен выходить в Тонкий мир, для этого следовало нанюхаться всякой дряни, чтобы напрочь отключилось крепко держащее душу тело, и потом, по возвращении, от ядовитых трав долго и мучительно болела голова, — нет, не стоило, пожалуй, со всем этим связываться ради такой ерунды.
Мюнхен
13–17 марта 1944 года
После выходных Штернберга внезапно вызвали в институт. Там его ожидало известие, что накануне автомобиль Зельмана разбился на шоссе под Мюнхеном. От этой новости у Штернберга дыхание перехватило, будто под рёбра заехали сапогом, и руки тряслись, когда он, бросившись в кабинет, схватился за телефон. Слушая в трубке спокойный голос генерала, он смотрел на стальной блеск рычага телефонного аппарата и чувствовал, как сердце болезненно колотится где-то у горла. Истерик. Нервы совсем уже ни к чёрту… Генерал действительно попал в аварию, но, к счастью, не пострадал, однако шофёра увезли в госпиталь с тяжёлыми травмами. Вообще же, история была мутная: водитель не то был пьян, не то померещилось ему что-то посреди дороги. Штернберг вспомнил, с каким жадным вниманием Мёльдерс вгляделся ему в лицо, буквально натолкнувшись на него, спешащего к телефону. У Штернберга аж в глазах потемнело от ненависти. Падальщик. Как он легко и безжалостно раздавил Эзау!.. Вот что значит «охота». Не остановится, пока не загонит жертву, — а потом, полумёртвую, сожрёт. И, тем же вечером встретившись с Зельманом, Штернберг принялся с жаром уверять его, что авария была подстроена, и он точно знает, кем именно. Его горячечный монолог генерал выслушал со скептической полуулыбкой, однако через пару дней Штернберг со злорадством узнал, что Мёльдерса прощупывает гестапо, подняв все материалы о гибели учёных «Аненэрбе».
Мёльдерс же, будучи теперь начальником оккультного отдела «Аненэрбе», давал ход только тем проектам, которые были ему по нраву — и вызывали глубочайшее омерзение у Штернберга. Мёльдерсова обкурившаяся белладонной бригада психопатов изобретала электростанцию, которая заряжалась от огромного количества тонкой энергии, высвобождающейся при массовом убийстве людей в газовых камерах. Таинственный проект «Чёрный вихрь» выметал кассу отдела почище любого урагана. Штернберг подозревал, что Мёльдерс попросту обворовывает отдел, поскольку проект финансировался через ведомство Каммлера, — и Штернберг пустил в ход все свои связи, чтобы натравить на Мёльдерса финансовую комиссию.
Помимо всего прочего, выяснилось, что Мёльдерс обхаживает Гиммлера на предмет подключения своих людей к работе с Зеркалами и Зонненштайном — и регулярно доносит рейхсфюреру о том, что хозяин Зеркал словно забыл об их существовании. Штернбергу стоило большого труда убедить шефа СС в том, что от трупной вони Мёльдерсовых стервятников систему древних так коротнёт, что происшествие в Вевельсбурге покажется фейерверком на детском празднике.
Мёльдерс не смог дотянуть лапы до Зеркал, но в качестве утешения доставил себе небольшое удовольствие: на правах начальника вызвал Штернберга к себе в кабинет и целый час отчитывал, как последнего мальчишку.
