Самая жара стояла, когда потихоньку собирать разбросанное стал. Ромку-джи и Зию в тень от лежащего на боку кузова положил. Страшно было Зию трогать, едва дышал. И тело его все перекручено и изломано было. Думал, умрет Зия, но тот дышал и дышал. И когда Егор закончил с могилой Саввы, то Зия был еще жив. И Ромка-джи, очнувшись, плакал и пытался что-то сказать. Но губы не слушались, только пузырилась на них кровавая слюна.
Егор провозился до самого вечера. И уходить не хотелось, все казалось, что выйдет сейчас из-за ближайшего бархана Савва и скажет: «Сидим? Ну-ну! Давайте-ка, дикарята, и я к вам подсяду, пусть отдохнет немного старый Савва!»
Ночью не спал, дозорил. А точнее — просто сидел неподалеку, слезы утирал, к пустынным звукам прислушивался и смотрел-смотрел-смотрел… Хорошо, что со стороны «хитрого» дота никто не подберется, в одну сторону только и надо глядеть. Вот только слезы мешают…
«Эх, Савва, Савва! На смерть свою ты решил этот крюк сделать. Что-то там в твоей карте было такого, что осмотреть захотелось», — размышлял Егор.
— С-с-спи, — выдохнул Ромка-джи.
«Ага… спи! Как же! Начнет Ромку-джи припадок от контузии крючить, и кто ему поможет? — думал про себя Егор. — Да и сторож из него в такой момент, как из верблюжьего дерьма — пуля. Да и Зия очнется как всегда не вовремя, а когда Егор трупом лежит… нет, нельзя спать! Встали… пошли! Пошли, говорю! Что ты там роешься? Не видишь — одни клочья остались от Саввы, упокой Господь-Аллах его душу среди праведников! И голову, голову оставь, дурак, зачем же ты голову берешь?! Что? Нет, Маринка, мы атом-радиацию несем… комбинат-мастер нам ее подсунул… но мы ее в песке, в песке спрячем. Да вы не волнуйтесь, Мама-Галя, двухлеток продали… будет вам глаз… и Маринка умывается… капли под солнцем дрожат на ресницах и носике. Скоро ей пятнадцать, Мама-Галя… замуж пора… а дед дутара не любит, зря Зия ему включил… ангелы…»
«„Ангелы в небесах — всю Россию крылами объяли“, — сказал мулла-батюшка. В повязках окровавленных глаза бешеные. Отбиться — отбился, да только раны его где-то в самой душе запеклись. Мама-Галя, вы его жалеете… а он угрюмо молчит… Сердце мучением сжато… совсем как у меня сейчас…»
Егор проснулся оттого, что Ромка-джи мычал. Натужно мычал, страшно. Выгибало его дугой, сворачивало все худое тело жгутом… «Эх, шайтан, язык! Язык бы не прикусил! — волновался Егор. — Ах, как же это я заснул-то, а?»
У него болело все тело, а особенно ломило в висках… вот беда.
«Ромке-джи мы поможем… и Зию дотащим, хватит сил… — размышлял Егор. — Кто вот только поможет мне? Дед, ты помоги! Умоли праведников просить за меня Господа-Аллаха! Один я… тяжело… а ты там, в небесах сияющих, — помоги!»
* * *
Старосте Володе Егор звонил, сказал коротко, но все, как было: грузовик теперь напрочь из строя выбыл, Савву в клочья разорвало, да и Зия не жилец. Что могли, мол, собрали, тащимся теперь к Городу. Староста Володя только охал. У них там тоже не празднично. Дядько Саша загибается, скорее всего, помрет… и пока что один Господь-Аллах вам в помощь. Но ждите! А мы, дескать, только дня через три подойдем. Быть может, Егору лучше у тракта дожидаться? Где-нибудь в сторонке затаиться и ждать?
Егор обещал подумать.
А что тут думать? До Города и до тракта — приблизительно одинаково. Но до тракта тащиться через поганые места… да и шатун-банды всегда у тракта пасутся, караваны перехватывать…
«Нет уж, — решил Егор, — пойдем мы напрямки, и пусть староста там муллу-батюшку предупредит, чтобы получше за мониторами следил и не позже чем через полтора-два дня выслал нам навстречу хотя бы одного, а лучше двух, человек. И с водой чтобы… и с верблюдом одним! С верблюдом, слышишь? Нет, три дня могу не протянуть. Сам-то выживу, а Ромку-джи потеряю. Друга потеряю. Как Савву, который временами на деда моего походил. Нельзя мне его терять, никак нельзя!
Что я потом Лильке скажу? Лилия — огненная куяшская дева. Смотрит она на Егора, как на старшего брата. Маринкины файлы ее в восторг приводят — подтянулась, украдкой в зеркало посматривает, девой-воином хочет стать. Ромка-джи для нее недосягаемый пример того, каким умным можно быть. Пример того, как нам, деревенским, с московским учеными спокойно разговаривать!
Эх, Лилька, Лилька. Не могу я позвонить твоему отцу пока! Не могу! Я и так уже старосте Володе наговорил всего, что может быть перехвачено, запеленговано, понято правильно… даже семижды семь раз поганым атом-старикашкой, пауком паршивым, да сгниет он в своих ямах во веки веков!
Впрочем, почему бы и нет? Коротко если, а? Все равно я уже со старостой Володей говорил! Ромке-джи категорически запретил сейчас на связь выходить, звонить кому-либо. Если кто перехватит звонок, то по одному голосу будет понятно, что лежит в пустыне дармовой калаш со шлемом и куча разных мелочей, каковые дозорные воины с собой таскают. Ох, шатунам подарок!
А Лилька тоже, как и мы, в пустыне выросла. Знает, что дозорному на ларинги звонить никак нельзя! Мало ли кто рядом с ним пеленг выискивает? Терпи, терпи, губы в кровь кусай, но не звони! Не то одним-единственным пустяковым „Как ты там?“ можешь его на муки нестерпимые отправить… и всю оставшуюся жизнь себя терзать — зачем, зачем, зачем я ему позвонила?!!»
Егор активирует ларинги.
— Да! Да-да-да! — кричит в уши радостный Лилькин голос. — Егор, это ты? Егор, как вы там?!
— Молчи, — хрипло перебивает он, надеясь, что Ромка-джи не слышит его. — Лилька, слушай, Лилька… — и замолкает, собираясь с мыслями.
Лилька тоже умолкает. Он слышит только ее участившееся дыхание. Терпи, девочка, терпи. Дай с мыслями собраться…
— Парень твой жив, — говорит он и добавляет: — Он контужен. Заикается немного, но придет в норму. — И слышит, как сбивается ритм Лилькиного дыхания и даже успевает удивиться — девчонке и пятнадцати нет! Откуда у них такая сила? Такое мощное, сметающее все понимание того, что нет на свете ничего важнее, чем тот, кого ты любишь? — Я отключаюсь, — говорит он через силу. Через силу — потому что не хочется снова оставаться одному.
И отключается.
Нет, как вы на это посмотрите? Связь, всеобщая Сеть, которой можно пользоваться с трех лет — ему недоступна! А точнее — ха-ха! — доступна, но нельзя.
— Что т-т-ты там бормочешь, Ег-г-горка? — устало спрашивает Ромка-джи.
— Вслух думаю. Ты иди давай! Если плохо станет — скажи. Мне. Хорошо?
— Х-хорошо, — отвечает Ромка-джи и снова умолкает, а через минуту начинает бормотать, всхлипывая.
«Пишет Ромка-джи. Пишет и пишет… — думал про себя Егор. — Пишет все, что Зия говорит. Мол, надо это знать. Пишет, хотя у него малый солдатский комп, почти детская игрушка. Часов на сто записи, не более… память маловата. Впрочем, пусть слушает, пишет и запоминает. Меньше о контузии думать будет. А то после его приступов и воды уходит — немерено, отпаивать его… да и при деле все-таки. Тянуть постромку все равно толком не может — так, одна видимость…
