— Немного полежи, пока не усвоишь, — сказала догадливая дева-воин. — А то жаль будет, если из тебя обратно все выльется.
Ромка-джи застонал.
— Ну-ну… тихо, тихо… Слышь, Егор?!
— Да, мулла-батюшка! — с трудом подавляя позыв к рвоте, сказал Егор.
— Он кровью мочился?
— Вроде нет… — смущенно ответил Егор, скосив глаза на вставшую Маринку.
Тошнота вдруг прошла. Вставать не хотелось. Ему хотелось лежать и смотреть, как Маринка легко взбирается вверх и оглядывает окрестности с торчащего из песка раскаленного гранитного валуна, в тени которого раненая и контуженная троица отлеживалась вот уже второй час.
Ромка-джи закашлялся.
— Все-все… спокойно… если тошнить будет — ничего страшного, понял? — прогудел мулла-батюшка и поднял Ромку-джи на руки. — Маринка? Как там? — выпрямившись во весь рост, спросил он.
— Чисто… вроде.
— «Вроде»… учишь вас, учишь… овцы кур-р-р-дючные!
— Да чисто, чисто, дядя Коля!
— Дома я тебе «дядя Коля», а здесь — командир!
— Чисто, командир! — Маринка спрыгнула с валуна и отдала честь ладошкой, затянутой в армейскую перчатку, из которой торчали розовые пальчики.
Егор, кряхтя, сел.
— Зря кряхтишь! — сказала ему Маринка, помогая встать. — Я в тебя верблюжью дозу впрыснула! Ты теперь как ниндзя скакать и прыгать можешь… и вместо верблюда все на своем горбу тащить!
Из-под ее армейского шлема выскользнула коса, и Егор, сам того не ожидая, вдруг развернул Маринку за плечи и быстро поцеловал ее куда-то в нос… и еще в губы… больно стукнувшись лбом о край поднятого щитка.
— Потом начеломкаетесь! — рявкнул мулла-батюшка. — Маринка, шайтан-девка, быстро в дозор!
Совсем как Мама-Галя, когда упрямилась, Маринка отвернулась от священника, капризно дернула плечиком, поцеловала Егора в губы — нежно, но крепко поцеловала… и Егору показалось, что земля и солнце на мгновение прокрутились вокруг него, слившись в огненное колесо… — и, вскинув калаш по всем правилам, прикладом к правому плечу, опустила щиток шлема и быстро скользнула вперед, в дозор.
На песке остались ее маленькие аккуратные следы.
Иисус-Любовь! Егор бы упал и поцеловал бы их… но было неловко перед открывшим глаза Ромкой-джи.
Обратно все-таки тяжело идти было. Прицепили к верблюду волокушу с Зией и скарбом. Мулла-батюшка вперед ушел, дозорить. Маринка с раненым шла, а Егор Ромке-джи помогал. Хотел ему тоже волокушу соорудить, да тот отказался. Мол, ногами пойду, только помоги немного.
И вот тут, часа через три, случилось чудо великое, на всю жизнь его Егор запомнит! Очнулся Зия и попросил воды. А когда его напоили, слабой рукой вызвал «комариный» экран и прошептал:
— Следите. Ромка-джи… Егор… вы знаете. Они-то быстрее… быстрее регенерируют, чем мы…
И «комары» как обычно прозрачным роем взвились из браслета Зии и разлетелись. Егор тотчас муллу-батюшку позвал, объяснил почему. Против воли радостным голосом говорил, все равно что в школе докладывал, что, мол, «отработал я этот проклятый прием борьбы, отработал — и показать могу!» Мулла-батюшка не торопясь подошел, с раненым поздоровался, на экран посмотрел.
— Да, теперь точно спокойно дойдем! Долгих вам лет, Зия, да будет над вами благословение Господа-Аллаха Вседержителя долгие годы!
А Зия улыбается и Егору шепчет:
— Подарки… не растерял? Красавице своей…
— Нет, Зия, — сказал Егор и не удержался — заплакал. Теперь можно плакать, есть вода в организме… да и не стыдно плакать, совсем не стыдно!
Зия закрыл глаза и заснул. Экран спокойно висел рядом, как когда-то при Савве. Видно все было четко и ясно. До Города оставался день пути. К вечеру доползем.
Маринка обняла Егора и Ромку-джи за плечи и сказала дрогнувшим голосом:
— Муж мой, братик мой, как же я вас обоих люблю!
И все молчали, даже мулла-батюшка, хмуро вызывающий то одну «комариную» картинку, то другую.
Лишь едва слышно шуршал песок, попискивали сервисные сигналы экрана и громко вздыхал верблюд.
* * *
Тихо бренчал дутар. Зия допил ген-кумыс и трясущейся рукой утер губы. За стеной привычно заорал младенец. Егор, потупившись, смотрел в пол. Полоса желтого света тянулась от двери через всю комнату к стене. В углу комнаты в темноте мерцала невиданной красоты башня. Белые облака сияли над ней. «Гонконг» — непонятно темнела надпись… и дальше что-то совсем уж несуразное на демонском языке.
Зия остановил запись.
— Саввы нет, — сказал он. — Тот был великий знаток истории. Жаль, не успел он с вами, ребятней, толком поговорить.
В противоположном углу шевельнулся староста Володя.
— Соплякам мудрого не открывай, — скрипуче произнес он, — не доросли еще.
— Мы, откровенно говоря, не мудрее их будем, — прошептал Зия, откинувшись на подушки. — Ты сам говорил… — Он осторожно кашлянул, и голос его окреп. — Вот черт, в почках еще пока отдается… Ты, староста Володя, сам говорил, что жизнь ваша прежняя прекратилась. Не уйти от жизни-то…
— Посмотрим, — спокойно ответил староста и встал. Он повздыхал, прошептал короткую молитву, похлопал Ромку-джи по руке и убрел, обронив на прощание: — Во многие мудрости многие печали. Пусть живут, пока молодые, — жизни радуются.
— Ничего, боевая юность России… их не так-то просто правдой сковырнуть, — сказал Зия слабым голосом. — Маринка, подашь, красавица, мне еще чашечку?
— Угу… — Маринка сняла с плеча руку Егора.
— И м-м-мне… — подал голос Ромка-джи.
— Описаешься! — отрезала Маринка. — Лежи и не жужжи! Дядя Коля сказал, что еще два дня лежать надо. А ты опять ночью до ветру потащишься!
— Да всего-то третью чашку прошу, — недовольно заворчал Ромка-джи. — Зия, вон, уже четвертую пьет! И потом, что бы мне до ветру не сходить? Что я должен, в чайничек сикать?
— Именно, — рассеянно сказала Маринка, помогая Зие поправить подушку. — В чайничек, в баночку, в штанишки… постельный режим! Зия, вам удобно?
— Удобно, ослепительная, удобно. Спасибо! Ну-с, сполох-десант деревенский, поехали дальше! Здесь у меня файлик есть… специально для вас вытянул. Но учтите, староста не зря ворчит. Это, так сказать, не для детского ума! И вообще, запрещенная тема. В Москве меня могли бы запросто прижучить… Так что не болтайте потом где ни попадя.
— Спаси, Господь-Аллах! — тотчас горячо отозвался Ромка-джи. — Что мы, не понимаем, что ли?
Егор молчал. Маринка снова уселась рядом с ним, и он обнял ее за плечи, укрыв прохладным одеялом. Говорить и думать ему не хотелось. Хотелось целоваться.
«Эх, Ромка-джи, заикаться теперь тебе несколько месяцев, — подумал про себя Егор, — пока контузию молодой, организм не победит! И Лилькина любовь. Ну да ничего… он теперь горит весь! Каждый вечер Зия что-нибудь новое рассказывает и показывает. Говорит, что нельзя, мол, более в дикости жить. Надо, говорит, и о мире больше знать, и о нашем месте в нем. А наше в нем место хорошее… с Маринкой рядом…»
