— Вероятно, оно выглядит очень удобным и ровным на карте, — продолжал Палевский, но в глазах его засветился едкий огонек, — на деле же всю эту гладкую на бумаге местность покрывает густой кустарник, леса, затрудняющие сообщения между войсками, и пересекает глубокий овраг, через который без специальных спусков невозможно перевезти артиллерию? А было ли по карте понятно, что местность слишком обширна и требует гораздо большего количества сил? И что наша армия, по-прежнему значительно уступающая числом противнику, оказалась бы в ловушке на этой удобной, по вашему мнению, местности?
Офицер растерянно оглянулся на своих собеседников, только что поддерживавших его слова. Но те молчали, не осмеливаясь спорить с Палевским — генералом, прошедшим в боях весь тот путь, который они видели только на картах.
— Абсолютно все знают, что Барклай — предатель, — вдруг подала голос графиня Сербина. — Уверяю вас, граф, и в Москве, и везде в других местах мы только и слышали эти утверждения.
— Вам простительно заблуждаться, мадам, — подчеркнуто любезно ответил ей Палевский. — Вы слишком далеки от военных дел. Народ же судачит потому, что наша армия отступала под командованием Барклая-де-Толли. Но распространители этих досужих и несправедливых слухов не предполагают или не желают задуматься, что отступление это было вызвано многими крайне весомыми причинами, а командующий как раз сделал все — с присущей ему твердостью духа, самоотверженностью и военным искусством, — чтобы уберечь подвластные ему войска от бессмысленной гибели. Тогда любое сражение — не случайно именно этого добивался Бонапарте — привело бы к полному уничтожению нашей армии и проигранной войне. Только недальновидный глупец стал бы устраивать показательный бой с превосходящим противником, исход которого заранее был предрешен, что было очевидно любому мало-мальски опытному офицеру. К нашему счастью, генерал Барклай-де-Толли проявил себя умным и дальновидным военачальником.
Палевский откинулся на стуле и обвел взглядом разом притихших слушателей.
— Но под Можайском
[28]
наша армия выдержала сражение и не была разгромлена, — пробурчал штабной, не в силах смириться со своим поражением.
— Под Можайском на нашей стороне сражались уже объединенные армии, усиленные резервами и ополчением, — резко ответил Палевский. — К этому времени и французы порядком подрастеряли свои силы — как-никак, им пришлось с боями пройти более восьмисот верст. Убитыми, ранеными, больными, — он пожал плечами. Ретивый офицер озадаченно покрутил головой и замолчал.
— За наших храбрых офицеров! — поспешно провозгласил тост кто-то из статских.
Все шумно зааплодировали, а лакеи засуетились, разливая шампанское в высокие бокалы.
Последовала очередная смена блюд — и столы начали приготавливать к десерту. Слуги специальными щетками смели со скатертей крошки, официанты внесли вазы с разноцветным мороженым — фисташковым, лимонным, вишневым, сливочным. На огромных блюдах сине-желтыми язычками пылало модное пирожное «Везувий на Монблане». Перед гостями появились хрустальные вазочки со свежими фруктами, вареньем, конфетами; огромные тарелки с бланманже, бисквитами под взбитыми сливками, зефирами, подовыми сладкими пирожками; холодные кисели и компоты. Все гости с немалым оживлением принялись лакомиться десертом, будто перед этим не было семи или восьми перемен блюд: ни супа, ни индеек в лимонах, ни гусей с яблоками, ни котлет, ни жаркого из дупелей, ни голубых щук, ни молочных поросят.
Докки дотронулась лишь до лимонного мороженого, не слишком сладкого, с приятной кислинкой на вкус. Рядом судачили соседки по столу, обсуждая чьих-то непутевых мужей.
— Каково, скажите, видеть это женщине, у которой есть хоть какие чувства? — взволнованно вопрошала некая дама. — Хорошо, когда глупость или легкомысленность затмевают очевидные истины, но для тех особ, которые понимают неверность мужей…
— Меня возмущают такие ситуации, — отвечала ей другая. — Спрашивается, как же нам не бояться замужества, когда перед глазами подобные примеры?
— Нынче дамы взяли в моду скверно питаться, — говорили напротив, на мужской «половине». — Ложечку проглотят, крылышко отщипнут… По мне, так нет ничего приятнее женщины с аппетитом, в теле, чтоб и щеки румяные, и глаза блестящие… И прочее — все как положено…
Докки подняла глаза от своего размякшего, подтаявшего мороженого и заметила, как Палевский бросил быстрый взгляд на ее тарелку. «Он тоже предпочитает женщин с хорошим аппетитом», — подумала она, вспомнила, как в той березовой роще на поляне он подкладывал ей куски мяса с хлебом, и еще сильнее расстроилась.
После обеда гости перешли в библиотеку и гостиные. Одни музицировали у фортепьяно, другие уселись за бостонными столами, желая перекинуться в партию-другую, третьи, собравшись кружками, беседовали, пока в столовой перед танцами лакеи убирали столы.
— Вы что-то бледны, — обеспокоенно сказала Ольга, подойдя к Докки.
— Разболелась голова, — ответила Докки, которая и в самом деле чувствовала себя неважно. — Надеюсь, Софья Николаевна не обидится на меня, если я вскоре покину ее дом? Только не знаю, как бы мне уйти, не привлекая к этому ничьего внимания.
— Дождитесь начала танцев, — посоветовала ей Ольга. — Сейчас ваш уход может кому-то броситься в глаза, а во время танцев этого никто не заметит. Потом я передам бабушке ваши извинения.
— Ma chèrie Евдокия Васильевна, — раздался рядом густой голос Вольдемара. — Надеюсь, вы не откажете мне…
Докки в панике оглянулась. Сзади к ней подходил сытый и довольный Ламбург с розовым лоснящимся лицом.
— …в танце, — сияя, продолжил он. — Несколько кругов польского — как раз то, что необходимо организму после плотного обеда.
— Боюсь, я… — начала Докки, намереваясь отклонить приглашение Вольдемара, но тот с поклоном уже удалился, завидев какого-то знакомого.
— У вас поразительное терпение, — сказала ей Ольга. — Я бы давно с криками сбежала от него.
— Ох, нет у меня уже никакого терпения, — Докки покосилась на другой конец гостиной, где стоял Палевский с Жени Луговской.
Едва он появился в комнате, как его обступили дамы и вот уже с полчаса не оставляли в покое. То возле него крутились Сербина с Надин, то еще какие-то матроны с дочерьми, Сандра Качловская, графиня Мусина, сестра Палевского Наталья Марьина со своими приятельницами, а теперь его вниманием завладела Жени. Она положила руку на его рукав и что-то оживленно ему говорила. Он же, вежливо наклонив голову, внимательно ее слушал. «Интересно, они договариваются о свидании, — думала Докки, — или это обычный светский разговор, идущий между бывшими любовниками?» Она представила, как Палевский обнимает и целует Луговскую — как еще сегодня целовал ее саму, — и беспомощно зажмурила глаза, будто это могло помочь избавиться от картин, созданных разгулявшимся воображением.
— О, бабушка, — сказала Ольга.
