— Это я приказал вас найти и доставить ко мне, — в его голосе послышалась досада.
— Вы приказали?! — ахнула Докки и неимоверно обрадовалась его словам. Надежды, с которыми она совсем недавно распрощалась, вновь в ней ожили.
— Странно, что офицер не сказал мне о вашем распоряжении, — сказала она. — Признаться, я решила, что мы заехали куда-то не туда или что нас арестовали.
— Зная ваш упрямый характер, я предупредил своего адъютанта, чтобы он вам ничего не говорил, — ответил Палевский.
— У меня вовсе не упрямый характер, — обиделась Докки. — И я не понимаю, почему нужно было скрывать от меня, что это вы велели…
«Ну, почему, — подумала она с горечью. — Почему он злится на меня? Сам послал за мной, а теперь обвиняет в дурном характере и вообще ведет себя так, будто вовсе и не хочет меня видеть…»
— Упрямый, — повторил он. — И непредсказуемый. Взбалмошный. Поэтому я решил, что вам лучше не знать, к кому вас сопровождают.
Докки только открыла рот, чтобы ответить как надлежало этому невозможному человеку, но он не дал ей этого сделать и резко спросил:
— Как вы оказались на пути армий?
— Мы ехали в Петербург, — поколебавшись, сказала она, осознавая, как неубедительно со стороны выглядит ее ответ. — Не ожидала встретить вас, — добавила она поспешно, чтобы он не подумал, что она искала с ним встречи.
— Я тоже не ожидал! — рявкнул он, не скрывая своего раздражения. — О чем думала ваша голова, когда вы поехали в свой Петербург? Вы что, не знали, что идет война? Что армия отступает, а французы идут следом?
— Но я не думала, что французы зашли так далеко! — стала оправдываться Докки, задетая его словами. — Говорили, что они в Свенцянах и…
— Вся округа знает, что идут французы, — перебил он ее. — Все уходят из этих мест, а вы преспокойно направляетесь в Петербург. Задержись вы чуть, прямехонько попали бы в руки французов. Вы это хоть понимаете?!
— Теперь понимаю, — обиженно сказала она. — Но когда мы выехали…
Палевский обреченно вздохнул.
— Все едут на восток, вы же, как всегда, поперек течения, — сказал он устало.
Ей же вдруг понравилось, что он сердится. И не только оттого, что его глаза при этом красиво сверкали, но и потому что причиной его злости была она, Докки. Раз Палевский так волновался, то, возможно, он не так уж и равнодушен к ней, как хотел показать на дороге у телеги с ранеными. Она невольно улыбнулась своим мыслям.
— Не вижу в этом ничего смешного, — Палевский заметил ее улыбку. — Сейчас вы поедете со мной — до моста через Двину верст тридцать. К вечеру, думаю, доберемся. Переправлю вас на тот берег.
Пробыть с ним почти целых полдня — это показалось ей настоящим подарком судьбы, особенно после всех ее страданий во время разлуки и терзаний по поводу невозможности их встречи. Но она вспомнила о слугах, которые направлялись сейчас в Друю, и сказала ему об этом.
— Не волнуйтесь, — ответил ей Палевский. — Туда французы еще не дошли и вряд ли появятся там в ближайшие дни.
— Но ваш адъютант сказал, что ехать в Друю опасно, — сказала Докки.
— Ему нужно было привезти вас ко мне, — он пожал плечами. — Годился любой предлог, чтобы вы с ним поехали.
Она только вскинула на него глаза, не в силах сердиться за подобное самоуправство. Палевский улыбнулся.
— Я хотел вас видеть, — сказал он и только собрался что-то добавить, как вдруг повернул голову и крикнул: — Ну, что там у вас?
— Ваше превосходительство, — из-за деревьев выглянул офицер. — Карты привезли.
— Наконец-то! Давайте их сюда.
Офицер подошел и положил на ствол березы стопку карт.
Палевский стал их просматривать, а Докки не отводила глаз от него. Его волосы были взлохмачены, на подбородке проступила щетина, что придавало ему немного разбойничий вид. На нем не было шейного платка, верхние пуговицы мундира расстегнуты, и под ним виднелся край воротника белой сорочки. Один эполет был поломан, вернее, рассечен, и Докки испугалась, что он ранен. Она с беспокойством посмотрела на него, но он легко двигал плечом, разворачивая свои карты, которые, казалось, для него сейчас были важнее всего.
— Хорошо, — наконец удовлетворенно сказал Палевский. — Вот эти передайте начальнику штаба корпуса, остальные — в бригады.
Когда офицер ушел, он повернулся к Докки.
— Армии не хватает карт местностей, по которым она проходит. Сколько угодно планов Азии и Африки, но о картах Виленской и Витебской губерний никому и в голову не пришло побеспокоиться. Вот так мы готовились к войне.
— Вы не ранены? — Докки осторожно коснулась его разрубленного эполета — сейчас ее это волновало куда больше карт. — Это в стычке с французами, которые напали на вас сегодня?
— Вы видели?! — вскинулся он так сердито, что она сразу осеклась. «Ему нельзя напоминать о том, что я была на дороге во время сражения, — подумала она. — Он сразу начинает раздражаться, будто одна мысль об этом для него невыносима».
— Не ранен, — сказал он, вновь посмотрел за деревья и кивнул головой.
На поляне показался другой офицер, который принес им флягу с водой, две кружки и ломти хлеба с вяленым мясом.
— Горячая еда будет вечером, — извинился Палевский перед Докки. — Сейчас по-походному. Перекусим и поедем.
Но перекусить ему толком не дали. На поляне то и дело появлялись офицеры с докладами, на которые он отвлекался, и вопросами, на которые был вынужден отвечать. Потом привели пленного француза, и Палевский расспрашивал его о численности неприятельских корпусов, о резервах, о каких-то Удино и Мюрате. Докки, впрочем, особо не прислушивалась, а за обе щеки уплетала и хлеб, и мясо. Палевский с ухмылкой подталкивал к ней все новые ломти с таким видом, будто ему доставлял удовольствие ее аппетит. Делай так Вольдемар или кто другой, ее бы это раздражало — Докки не переносила фамильярности. Но то, что именно Палевский так заботится о ней, переполняло ее счастьем. Как и его признание, что он хотел ее видеть.
«Еще час назад я чувствовала себя безгранично несчастной, — думала она, — а теперь купаюсь в блаженстве, превращаясь в восхищенную глупышку, которая тает от одного его взгляда. Впрочем, оно того стоит».
— Наелись? — спросил он, когда Докки отказалась от очередного куска мяса.
— Благодарю вас, — ответила она и улыбнулась в ответ на его улыбку.
— Вы редко улыбаетесь, — сказал Палевский, не спуская с нее глаз. — А мне так нравится, когда вы в хорошем настроении.
— Мне тоже нравится, когда вы в хорошем настроении, — рассмеялась она. — Увы, в основном я видела вас в прескверном состоянии духа.
— Вы также не баловали меня приветливостью.
— Сами виноваты, — парировала она. — Вы постоянно провоцировали меня на ссору.
