Но почему-то она вовсе не чувствовала себя победительницей, напротив, ее вдруг охватила ужасная усталость. Дрожащими руками Докки прикрыла ридикюль, где лежали обретенные с таким трудом некогда долгожданные письма Палевского. Какую радость и облегчение принесли бы они, получи она их два месяца назад.
«Зачем, зачем все это? — думала она, уныло глядя в окно. — Все эти страдания, непонимания, обманы, предательства, страсти, встречи, разлуки? Ради чего? Зачем вообще живут люди — чтобы родиться, промучиться отпущенный им век и умереть? И всегда — даже в самые трудные, тяжелые минуты — все на что-то надеются… На чудо, которое принесет им облегчение и покой. А оно так и не появляется. Или появляется слишком поздно, когда уже ничего не поправишь…»
Она медленно раскрыла сумочку и достала два письма. Осторожно, по очереди, развернула оба, ласково разглаживая их рукой. Бумага была мятой, в пятнах, на некоторых словах чуть расплылись чернила… Почерк четкий, красивый, быстрый… Докки взяла первое письмо, датированное пятым июлем, и, вздохнув, начала читать.
К княгине Докки опоздала. Когда ее провели в комнаты, гости уже угощались свежей икрой, копченой рыбой, сыром, холодным мясом, печеньями и пирогами, прохаживаясь вдоль столов с закусками. Батареей возвышались бутылки со всевозможными напитками — от горьких настоек и водки до вин и бальзамов. Докки сразу заметила Палевского. Он стоял рядом со своей матерью в окружении знакомых. Едва она вошла, он бросил на нее мимолетный взгляд и отвернулся, и у нее все перевернулось в груди.
«Если бы, — думала она, направляясь к княгине, — если бы все сложилось по-другому, и не будь я столь глупа… Возможно, сейчас он улыбнулся бы мне и подошел… Нет, не стал бы он выставлять напоказ наши отношения, но у меня было бы совсем другое настроение — радостное, проникнутое ощущением счастья и предвкушением встречи. Мы могли бы разговаривать глазами, и от одного его проникновенного взгляда я бы парила от счастья…»
— Вот и наша дорогая баронесса! — воскликнула Думская и пошла ей навстречу.
— Опаздываете, милочка, — проворчала она, окинула Докки одобрительным взглядом, шепнула, что платье ей необыкновенно к лицу, и повела здороваться с гостями. Мужчины подходили, целуя баронессе руку, граф Петр Палевский оказался в числе первых приветствующих ее господ. Докки вновь поразилась сходству отца и сына, лишь отдельные незначительные черты отличали их друг от друга. Так, при ближайшем рассмотрении, ростом граф был пониже сына, губы у него были тоньше, нос — с небольшой горбинкой, выражение лица казалось добродушнее и мягче, но общее впечатление, как и светлые серо-зеленые глаза, указывали на их близкое родство.
— Очень приятно, баронесса, — проговорил он, улыбаясь. — Очень.
Подходили остальные мужчины. Докки машинально здоровалась с ними, с волнением ожидая встречи с Палевским. И вот он склонился над ее рукой со своим «madame la baronne» — необычайно красивый в темно-зеленом с золотом мундире, с лентой и блестящими орденами на шее и груди. Она затрепетала, увидев его так близко, и отчаянно заволновалась, когда его губы прикоснулись к ее руке. Ей хотелось надеяться, что он чуть продлит поцелуй или сильнее, чем предписывал обычай, сожмет ее пальцы, пока она неловкими и сухими губами дотрагивалась до его лба. Увы, его приветствие ничем не выделялось среди других. Он даже не выказал нарочитого равнодушия или холодности — вообще не проявил ни намека на какое-либо чувство.
Докки же находилась в мучительном смятении. Всего несколько часов назад она обмирала от страсти в его руках, а он был в ней, в запретном и сладостном тепле ее тела. Воспоминание о сцене в гостиной, о злосчастных панталонах, которые она пыталась запрятать под подушку, залило ее лицо румянцем, и ей пришлось опустить голову, чтобы он не заметил ее замешательства. Она уже не злилась на него. И не только потому, что тысячу раз пожалела об их разрыве и о своих глупых словах, вынудивших его на ответную резкость, но и потому, что наконец прочитала его письма и знала, что он имел все основания быть на нее сердитым. Но теперь их отчуждение было слишком велико, чтобы его можно было исправить или преодолеть. Ей было невозможно забыть его циничные слова, он же вряд ли когда простит ей отповедь, вызванную обидой и непониманием. И никогда ему не узнать, что она не писала ему лишь потому, что не получала его писем и не предполагала, что он так же тосковал по ней, как и она — по нему.
Когда он отходил, она не удержалась и посмотрела на него. Но напрасно: их взгляды на мгновенье встретились, и глаза его остались безучастны.
— Бабушка ворчит, что мало гостей, — сказала подошедшая к Докки Ольга, едва был закончен ритуал приветствий. — Всего где-то около шестидесяти вместо обычных восьмидесяти.
— Время военное, — рассеянно рассматривая блюдо с рыбой, ответила Докки. Есть ей не хотелось, но приходилось что-то пробовать, чтобы не вызывать недоумения других гостей.
— Где княгиня набрала нужное количество мужчин, если большинство сейчас в армии? — спросила она, подцепляя вилкой кусочек севрюги.
— С миру по нитке, — хмыкнула Ольга, потянувшись за пирожком с грибами. — Пригласила каких-то сановников, дипломатов, холостых офицеров Главного штаба и Адмиралтейства. Она невероятно довольна, что ее приглашение принял французский герцог — вон тот чернявый, невысокого роста, — Ольга показала глазами на щуплого господина во фраке с лентой через плечо. — В начале лета он приехал из Швеции — спасался от Бонапарте, а угодил как раз к войне. И английский посланник граф Уильям Каткарт, румяный, с пышными бакенбардами, что стоит с князем Рындиным. Ну и конечно, как она говорит, «неимоверное счастье», что ее любимец граф Поль Палевский после ранения надумал долечиваться в Петербурге и смог посетить ее сегодняшнее собрание. Кстати, — добавила Ольга, понизив голос, — здесь и Жени Луговская — бабушка никак не могла не пригласить ее — ведь они дальние, но родственницы.
Докки проследила за взглядом Ольги и увидела княгиню Жени в блестящем розоватом платье в окружении офицеров. Выглядела она ослепительно. Неподалеку от нее также в кружке мужчин сияла еще одна княгиня — Сандра Качловская.
— Все первые красавицы Петербурга, — пробормотала Докки; ее снедала ревность. По сравнению с этими дамами она, должно быть, выглядела серой мышкой.
«Если он в какое-то мгновение и пожалел, что наши отношения оборвались, — обреченно подумала Докки, — то теперь, верно, только рад этому обстоятельству. Ведь любая из этих красоток будет только счастлива обратить на себя — или вернуть — его внимание».
— А это графини Сербины, мать и дочь, вы, верно, встречались с ними в Вильне. Они там были примерно в то же время. Родственницы Палевских. Сербина мечтает выдать свою дочь Надин за графа Поля. Говорят, она всячески склоняет к идее этого брака мать Палевского — графиню Нину.
Докки только теперь заметила ангелоподобное создание в очередном белоснежном кружевном платье. Надин стояла с матерью рядом с Палевскими и застенчиво улыбалась генералу. Он что-то говорил ей, склоняясь к ее тщательно убранной цветами и лентами головке.
