Однако вернемся к Пьеру II.
Причуды истории уготовили ему судьбу необычную, но, в конечном счете, вполне достойную французского принца крови, поскольку крестовый поход, который венецианцы заставили отклониться от намеченного пути, привел его на императорский престол в Константинополе
[16]
.
С тех пор драгоценная корона — вместе с другими сокровищами — так и оставалась в семье, и в то время, когда Тибо вспоминал обо всем, о чем вспомнил, она все еще принадлежала ей. Более того, последний император из рода Куртене как раз сейчас был на Западе — отправился туда несколько месяцев назад, чтобы заключить соглашения, в которых ощущалась серьезная необходимость, поскольку с их помощью монарх надеялся укрепить сильно пошатнувшийся трон.
Пламя в очаге погасло, оставив лишь несколько дотлевающих угольков, и отшельник, вздрогнув от холода, очнулся от раздумий, в которые был погружен.
Непрерывно кашляя, он сходил за охапкой хвороста и поленьями, но прежде чем раздуть огонь через железную трубку, которую он использовал для этой цели, ему пришлось немного выждать, отдышаться, перетерпеть мучительное ощущение, будто в груди у него что-то рвется, а сердце вот-вот, не выдержав, лопнет. Но, в конце концов, боль отступила, сердце унялось, на дровах весело заплясал один язычок огня, за ним другой, старик еще немножко посидел у очага, согреваясь, после чего встал на колени перед распятием и снова начал молиться. Он знал, что смерть приближается к нему семимильными шагами, но молил о том, чтобы она не забрала его прежде, чем мальчик, укрывшийся у него от преследования, узнает все, что ему необходимо узнать о собственной жизни и о том, какие секреты она таила. В изгнании Рено с земель, принадлежавших его роду, отшельник видел скорее божественный промысел, чем преступную несправедливость. Рено в любом случае пришлось бы уйти, но, может быть, он почувствует себя менее несчастным, если узнает правду. Узнает, что Олин и Алес — не настоящие его родители, что он так же, как и сам Тибо, появился на свет за морем, в далекой земле, которой так трудно оставаться святой, когда ее раздирают на части те, чьи намерения слишком уж честолюбивы, те, чьи расчеты слишком уж низменны, те, кто проливает чужую кровь, как воду... Узнает, что его матерью была прекрасная и нежная принцесса, жертва запретной любви... Да, час правды пробил, и необходимо грамотно распорядиться временем, которое милосердный Господь даровал своему смиренному рабу Тибо.
Закончив молитву, он вышел из башни и направился к спрятанному среди кустов колодцу, чтобы набрать моды. Мороз смягчился, под утро пошел снег, и, даже если где-то и оставались следы беглеца, — теперь они были укрыты белой пеленой, и Тибо возблагодарил за это Бога. Вернувшись к себе, он полез в кладовку за овощами и куском сала, подарком дровосека, которого старик вылечил минувшей осенью — у парня была сильно поранена нога. Лесные люди его не опасались — знали, что он хорошо разбирается в лекарственных растениях, и приходили сами. Зато деревенские — совсем наоборот: на них большой лес с его тайнами нагонял страх, их сюда не заманишь.
Старик почистил репу и дикую капусту, залил овощи водой, поставил их томиться на огонь. Мальчик — как ни странно, у Тибо не получалось мысленно называть его иначе, хотя гость выглядел взрослым и мужественным, — мальчик проснется голодным.
Он долго и растроганно смотрел на спящего: в грязном, заросшем щетиной лице все же угадывались черты сходства с матерью, чувствовалась ее греческая кровь. Нос совсем такой же — прямой, ровно продолжающий линию высокого умного лба, почти не прикрытого спутанными немытыми волосами. Правда, остальные черты у него от отца: черные-пречерные, слегка удлиненные глаза под прямыми бровями, четко обрисованные, в меру полные губы — сразу видно, что этот рот всегда готов к улыбке; наконец, твердо очерченная челюсть и волевой подбородок, свидетельствующие о сильном характере. Но гость все же был еще очень юн: эти губы и нежная кожа цвета слоновой кости — они еще детские, и, слеза, скатившаяся из-под опущенных ресниц, тоже была детской.
Старик взял руку юноши, лежавшую поверх одеяла, и тихонько разжал пальцы, чтобы рассмотреть ладонь. Вот царапины, а вот небольшая мозоль — от ежедневных упражнений с мечом, боевым топором или копьем... Уж кому-кому, а Олину де Куртилю можно было доверять обучение боевым искусствам и обращению с лошадьми. Если бы у Рено не отобрали его имение, его, несомненно, хоть сегодня можно было бы посвящать в рыцари... но ведь ничего еще не потеряно, раз ему удалось сбежать от врагов и добраться сюда. Остается узнать его получше, чтобы понять, можно ли доверить мальчику наследство, которое отшельник так долго берег для него...
Пальцы руки, которую держал Тибо, внезапно сжали его руку, и юноша открыл глаза. Сначала он удивился, увидев перед собой незнакомое лицо, потом обрадовался.
— Как хорошо я выспался! — потянувшись, выдохнул Рено. — Давно мне так не спалось, с тех пор, как...
— Да кто же может заснуть, когда ждет палача, кто может заснуть, когда душа переполнена болью и негодованием? А теперь иди-ка умываться! Я принес воды, и на дворе немного потеплело. А я пока приготовлю тебе одежду — в ней ты не будешь привлекать к себе внимания, когда уйдешь отсюда...
— Вы прогоняете меня, мессир? — испуганно, как ребенок, которого грозят отправить на улицу темной ночью, воскликнул молодой человек.
— С чего ты взял? Разумеется, ты уйдешь отсюда, но я не говорил, что это случится прямо сейчас. Мне нужно многое рассказать тебе, прежде чем отпустить в большой мир, — добавил старик, доставая из сундука монашескую рясу с капюшоном, похожую на его собственную.
Юноша удивленно посмотрел на эту рясу — у монахов, а уж тем более у отшельников, редко найдешь такой запас одежды. К тому же эта ряса выглядела новой, во всяком случае — новее той, что была надета на Тибо.
Отшельник прочитал его мысли и улыбнулся:
