— Жалко смотреть на нее, всеми покинутую, такую высокородную даму и совсем еще недавно такую красавицу! Ведь все служанки уехали вместе с королевой Сибиллой, и при ней остались только старуха гречанка, Жозефа Дамианос... и Мариетта, которую вы, мессир Тибо, прекрасно знаете.
— Мариетта? Она вернулась?
— Вместе с теми жителями Аскалона, которых турки не убили и не утопили. Они добрались до Иерусалима в самом жалком виде, потому что если султану, как говорят, и случается кому-то посочувствовать, то с его эмирами такого не бывает никогда. Во имя Аллаха они убивают, жгут, грабят, насилуют и пытают. Мариетта была ранена. Прибыв сюда, она сразу направилась во дворец, будучи уверена в том, что для нее здесь найдется местечко...
— Я хотел бы ее увидеть.
— Нет ничего проще, — вмешался Балиан, стоявший чуть поодаль и слышавший старого солдата. — Достаточно лишь подняться наверх... или вам очень не хочется встречаться с госпожой Аньес? Это можно понять, если вспомнить ее алчность. Помните, как она использовала самые жестокие приступы болезни Бодуэна для того, чтобы добиться от него всего, чего ей хотелось?
— Я хочу помнить только о ее любви к нему, пусть даже она недостаточно его любила.
— Ну, так идите! Не буду вас провожать. Дорогу вы знаете, а я никогда не был в числе ее друзей... Увидите, она сильно изменилась.
Теперь уже совсем стемнело, но в Иерусалиме ночи редко бывали тихими. Раньше к шуму праздников, которые устраивали Аньес и ей подобные, примешивались звон колоколов и удары в била. Все эти звуки по-прежнему раздавались в Иерусалиме, но теперь они сливались с шумом жизни сотен беженцев, которые ютились и нижних дворах цитадели и в церквях, в монастырских садах, у госпитальеров и в первой ограде Храма.
Вытащив из железного кольца факел, Тибо стал подниматься по лестнице королевского жилища, в былые времена ярко освещенного и наполненного голосами флейты и лютни, звоном тамбуринов и пением, теперь же угрюмого и безмолвного.
У дверей Аньес не было даже стражи — мужчины, способные держать оружие, нужны были в других местах, — и, когда Тибо толкнул тяжелую резную кедровую створку, послышался лишь тихий шепот молитв. В темной спальне слабо светились огоньки двух масляных ламп, горевших у изголовья огромной кровати, задрапированной лазурным дамасским шелком, с легким пологом, защищавшим ее от ночных насекомых. Голубоватый оттенок занавесей подчеркивал красоту белокурой хозяйки спальни. Светлое пятно висело в темноте чуть золотящимся от желтых огоньков облачком — только это и осталось от чувственной роскоши постели, где Аньес некогда так весело грешила с самыми красивыми мужчинами, которых случай приводил в ее сети. Ничего не осталось от шелковых простыней, мягких тюфяков, пуховых подушек в вышитых наволочках. Исхудавшее тело покоилось на тонкой подстилке, без одеял и покрывал, прикрытое лишь белым монашеским платьем, напоминавшим то, которое Бодуэн любил надевать, когда расставался с доспехами. Великолепные волосы, служившие Аньес единственным нарядом, когда она принимала своих любовников, были коротко острижены и легкими кудрями вились вокруг лица, которое болезнь изменила настолько, что Тибо едва его узнал. Созданное для любви тело распадалось под действием болезни, пожиравшей органы размножения. Несмотря на то, что в спальне жгли ароматные травы, ее наполнял запах болезни, предвещающий появление запаха смерти.
Тибо, завороженный этим неожиданным, несмотря на предупреждения Балиана, зрелищем, не сразу заметил две сидящие фигуры по обе стороны ложа, двух женщин с седыми волосами: одна — еще более прямая и высохшая, чем раньше, вторая — чуть оплывшая, но все еще крепкая. Она-то первой заметила вошедшего и, узнав его, разволновалась.
— Мессир Тибо! — прошептала она, вскочив и устремившись к нему. — Неужели это действительно вы?
Мариетта говорила тихо, но умирающая все же услышала ее и потянулась рукой в их сторону.
— Да тише вы! — рассердилась гречанка. — Зачем вы тревожите бедняжку?
— Нет, — прошептала Аньес. — Она только что произнесла имя... Он здесь... бастард?
— Да, это он, милая госпожа, — радостно всхлипывая, отозвалась Мариетта.
— Подведи его ко мне! О... сам Господь его послал! Может быть, это знак... Его милостивого прощения! Подойди, Тибо, подойди поближе...
Он приблизился к постели и только теперь разглядел большие, широко открытые голубые глаза, так же поблекшие от болезни, как у Бодуэна перед тем, как он ослеп.
— Я здесь, моя госпожа и тетушка, мне очень грустно видеть вас на этом скорбном ложе...
— Никакой скорби я не испытываю! Я умираю, дано очень рада тебя видеть. Господи, до чего же ты красив! — прошептала неисправимая Аньес. — Конечно, ты ведь мой племянник... Единственный из рода Куртене, кто способен показать, как хороша была наша порода!
— Вы и сейчас прекрасны! — почти искренне произнес Тибо, видя, как загорелся этот почти угасший взгляд и как приоткрылись в легкой улыбке сухие губы.
— Спасибо... за эту ложь. Ты станешь последним мужчиной, восхвалявшим меня.
И совсем уже глухим голосом она проговорила:
— Я очень устала, мои часы сочтены. И все же мне хотелось бы... услышать... что ты делал...
На мгновение она умолкла, стараясь отдышаться.
— Скажи... сколько тебе лет?
— На Святого Симеона исполнилось двадцать семь
[80]
.
— Уже? А сколько... женщин?
— Госпожа!
Жозефа подавилась возмущением, а Аньес снова улыбнулась:
— Ну, ты же знаешь меня, Жозефа! Любовь всегда будет для меня притягательна... даже на краю могилы... Ну, так что, красавец?
— Ни одной.
В мерцающих глазах появилось испуганное выражение.
— Что? Ни одной? Ты никогда не любил?
— Нет, я люблю, и любовь моя так велика, что никакая другая женщина меня не заполучит!
— Всего одна любовница?.. Маловато.
— Она мне не любовница. Она — моя жизнь и моя страсть, но она не принадлежит мне.
— Это означает, что ты никогда не... с твоим-то сложением?
На ее изумленный взгляд он ответил презрительной улыбкой.
— Опомнитесь, госпожа Аньес! Если не считать того года, который я провел в плену, я никогда не расставался с моим королем, Бодуэном. Его болезнь препятствовала его отношениям с женщинами. Разве мог я предаваться грязной любви и возвращаться к нему потом, замаранный душой и телом? Мне нетрудно было от этого отказаться: любовь, которая во мне живет, оберегала меня от искушений.
Она протянула ему горячую руку, которую он крепко сжал; ухватившись за него, Аньес попыталась приподняться, но у нее не хватило сил, и она с печальной улыбкой снова упала на постель.
