Потом впереди послышалась возня и странные звуки, похожие то ли на сопение коровы, то ли на плач. Поскольку доносились они с того места, где остался их провожатый, оба, не сговариваясь, поневоле вынули пистолеты и, не взводя еще курков, стали, не сбавляя шага, зорко всматриваться в темноту.
— Тьфу ты! — чертыхнулся барон, разобравшийся в происходящем первым. — Пожалуй что, нечистой силой и не пахнет…
Он убрал пистолет в карман и ускорил шаг. Теперь и Пушкин видел, что на земле под деревом лежит человек, а на нем бесцеремонно восседает, словно на бревне, их провожатый. Походило, что тот, кто лежал, озабочен какими-то другими хлопотами, вовсе не своим пленением: он даже не пытался вырваться, лежал, уткнувшись щекой в усыпанную сухими иголками землю, и то подвывал тихонечко, то издавал вовсе уж непонятные звуки, то ли лай, то ли всхлипы.
Барон тихонько свистнул. Провожатый вскочил, в его руке кривой широкой полосой блеснуло лезвие, он всмотрелся и убрал нож. Облегченно вздохнул:
— Надо же, синьоры, оба живы и вроде бы при здравом уме…
— А что, следовало быть чему-то другому? — сердито спросил Пушкин.
— Я уж не знаю, чему там быть следовало, только этот вот на меня набежал, натурально рехнувшись. Чуть ножичком не ткнул, пришлось успокаивать, как удалось. — Он сплюнул и, глядя сверху вниз, протянул с неприкрытым превосходством: — Пьетро и сам болван редкостный, и людей себе подбирает под стать…
— Ты его знаешь?
— Тоже, загадка… Марчелло Одноухий. Вот уж не персона…
Лежащий, будучи совершенно уже свободен, тем не менее не пытался встать на ноги. Хныкая, вжимаясь лицом в землю, он разразился потоком слов — на итальянском, естественно, коего ни Пушкин, ни барон не понимали — да вдобавок, об заклад биться можно, еще и на флорентийском диалекте, который не всякий в Италии поймет досконально.
— Что он говорит? — обернулся Пушкин к провожатому.
— Да всякую ерунду. Что еще может нести Одноухий — не ученую же премудрость? Всегда он был полудурком, да умный на такое дело и не пойдет посреди полуночи…
— А все-таки?
Итальянец пожал плечами:
— Совершенный вздор. Говорит, что они совсем уже было набили карманы вещичками из гробницы и собрались восвояси, но тут в углу что-то как бы замяукало, и оттуда полезла змея, только не живая, а в виде скелета, но все равно, моментально разодрала Антонио напополам, и они кинулись бежать… Вздор, синьоры, форменный. Сроду не бывало в гробницах никаких таких змеиных скелетов. Всякий трезвомыслящий человек знает: гробницы сторожат либо духи, либо серые мохнатики, либо скелеты, не стану отрицать, но непременно человеческие. С тех пор, как стоит Флоренция, иначе и не бывало.
— Но отчего-то же они бежали все-таки?
— Это точно. Как скаковые жеребцы… Ну, да Пьетро со своей компанией — путаники известные, могли и случайной лисицы испугаться, которая там нору устроила…
— Между прочим, мы своими глазами видели некое зеленое мельтешение, — сказал барон. — Сияние, свет, полосы… Отсюда уже не видно, но видели сами…
— Вот тут я вам верю, синьор. Всякие нелюдские сияния и небывалые огни — это опять-таки случается. Но чтоб змеиные скелеты из углов прыгали…
— Довольно! — нетерпеливо сказал Пушкин. — Куда девались остальные?
— Я за ними не следил, синьор, чересчур уж прытко летели, вмиг пропали с глаз. Но показалось мне, что Пьетро — а его всегда можно узнать благодаря приметной хромоте — припустил в деревню. Остальные рассыпались кто куда, а Пьетро, похоже, все-таки в деревню. Должно быть, исповедаться решил с перепугу, с него, болвана, станется незамедлительно покаяться в гробокопательстве и отпущения грехов просить…
— Пошли! — обернулся Пушкин к барону.
— Эй, синьоры, а с этим что делать? — крикнул вслед провожатый. — Я его стеречь не нанимался…
— Заберите все, что найдете в карманах, и ступайте за нами, — уже на ходу распорядился Пушкин, не раздумывая особо.
Небольшая деревушка с прихотливо разбросанными домиками была погружена в темноту, светилось лишь окошко корчмы, перед входом в которую стояла запряженная парой карета. Лошади мирно хрупали овес, сунув морды в надетые на шею мешки, кучер подремывал на облучке. Не нужно было гадать, чтобы сообразить, чей это экипаж, — того самого посланца знатных особ, погрязших по уши то ли в чернокнижии, то ли в чем-то еще более жутком…
Вид кареты придал им бодрости, и они вошли в корчму. Единственная масляная лампа в углу все же давала достаточно света, особенно если учесть, что они провели много времени в ночном полумраке, — и они увидели с порога примостившегося в уголке доверенного человека синьора Лукки, а возле потушенного очага — некоего незнакомца. Надо полагать, это и был посланец — поскольку, кроме этих двоих, в корчме никого больше не было. Правда, Пушкин испытал некоторое неудобство: как-то мысленно подразумевалось, что личность, посвятившая жизнь столь темному ремеслу — быть на побегушках у колдунов и чернокнижников — окажется суетливой и неприглядной, с противной крысиной физиономией. Меж тем у погасшего очага восседал седовласый благообразный господин в темно-бордовом, почти черном фраке, более всего похожий на преуспевающего врача или адвоката с репутацией.
Бросив на вошедших один лишь взгляд — степенно, ничуть не суетливо и уж тем более без всякого страха — седовласый синьор вновь вернулся к прерванному занятию: он разглядывал какую-то непонятную мелкую вещицу, вроде бы металлическую.
Не годилось разглядывать его очень уж пристально, выдавать интерес — в этой ситуации лучше подольше оставаться инкогнито — и они, благо появился наконец зевающий хозяин, заговорили с ним, представившись английскими туристами, заблудившимися после осмотра одного из монастырей в долине Арно. Заказали вина, холодной говядины и непринужденно устроились за столиком с видом людей, после неприятных блужданий наконец-то отыскавших уютную жизненную пристань.
Очень быстро человек Лукки встал, подошел к ним и сказал крайне вежливо:
— Прошу прощения, синьор, вы где-то испачкали ваш сюртук. Позвольте помочь?
Предупредительно обирая с сюртука Пушкина сухие иголки и еще какой-то древесный мусор, он, повернувшись спиной к седовласому, зашептал на ухо:
— Не смотрите в его сторону… Это он и есть — мэтр Содерини. Который предлагал Лукке… ну, вы поняли. Вы опоздали, синьоры. Пьетро только что тут был. Влетел так, словно за ним гнались черти со всего мира, бросил на стол мэтру кучку каких-то вещиц — он как раз одну такую разглядывает — и стал твердить, что больше он за такое дело в жизни не возьмется. Пьетро не говорил, в чем там дело, но вид у него был — краше в гроб кладут. Требовал обещанные деньги. Мэтр отдал. Тогда Пьетро припустил прочь, подошвы едва не дымились… Что делать будем?
— Возвращайтесь на место, — так же тихо ответил Пушкин. — Надо обдумать…
— А что тут думать? — сердитым шепотом вмешался все прекрасно слышавший барон. — Берем голубчика за шкирку, он на вид хлипкий, как оголодавшая мартышка, вытряхиваем из карманов все к чертовой матери… Что церемониться?
