— Никаких снов не видел, ни странных, ни обыкновенных. Я сны вообще редко вижу…
Самолетов кивал с таким видом, словно уяснил для себя что-то важное. Поручик, кажется, догадывался: в конце концов, приходится допускать самые безумные и диковинные гипотезы. Не исключено, что по каким-то веским причинам «Иван Матвеич» попросту не имел возможности проникать в сны Четыркина, дрыхнувшего без задних ног после нешуточных алкогольных возлияний. Быть может, для него доступно сознание только трезвого человека. Знать бы раньше, честное слово, забуровился бы изрядно всякий раз перед сном…
— И что же? — спросил Самолетов.
— Ну, что… Этот мерзавец посмел делать мне гнусные предложения, вовлекать в сообщники своих будущих афер и плутней. Ну уж нет! — Четыркин гордо выпрямился (при этом производя чуточку комическое впечатление). — Род наш числится в Бархатной книге, никак не пристало мне, столбовому дворянину, идти в сообщники к какому-то аферисту, неважно, человеческого он происхождения или сродни чертям. Невместно! Вот я и хотел ткнуть в него кинжалом. Плохо я знаком с Уголовным уложением, но все равно сомневаюсь, чтобы там предусматривалось наказание за убийство этакого вот мутного создания, которое к тому же погубило несколько человек, а также лошадей, каковые являются собственностью господина Мохова… Одним словом, я пытался его пырнуть. Только ничего не получилось — он от клинка увернулся с невероятной быстротой и совершенно непонятным образом улетучился из возка, через неприкрытую дверцу. Хотя щель там была с палец, кошке не пролезть…
Физиономия у него была опухшая с лютого перепоя, но изъяснялся он вполне здраво, логично, ничуть не походил на жертву алкогольной горячки…
— Вот оно как… — негромко произнес Самолетов. — Что же, все правильно: боится острой стали, что нам и продемонстрировал случай с японцем… Иван Матвеич, понимаете ли… Примите уж мои извинения, господин Четыркин. Погорячились. Бывает. Учитывая общую обстановку и все происходящее…
— Кинжал отдайте, — сварливо сказал Четыркин.
Поколебавшись, Самолетов все же вернул ему кинжал. Четыркин сверкнул на него глазами, но от дальнейших филиппик воздержался. Сказал, пожимая плечами:
— Надо же, сколько всего происходит… А я и застал-то малую толику…
— Чересчур заняты были винопитием, — фыркнул Самолетов.
— Простите, законом не запрещено, — с достоинством ответствовал Четыркин. — Ничего противозаконного не совершал, пью собственное, на свои деньги приобретенное, не на службе нахожусь, в дороге… Господа! Так это что же получается? Этот черт — или кто он там — безбоязненно разгуливает среди нас уже в человеческом виде? Нужно либо священника позвать, либо жандарма, чтобы навели порядок каждый по своему ведомству…
Присутствующие переглянулись, грустно усмехнулись — идеи были запоздалые, давно опробованные…
— Боится стали… — протянул Позин. — Значит, есть такая возможность…
Под шубой, поверх мундира у него висела перевязь с саблей — с того дня, как молодой японец предпринял дерзкую атаку на непонятное создание, штабс-капитан холодное оружие снимал, только отходя ко сну. Поручик так и не собрался последовать его примеру — казалось, он будет выглядеть смешно. К тому же с того самого дня золотистое облако реяло исключительно в воздухе и на землю не опускалось ни разу, так что не было ни случая, ни шанса…
— Именно что боится! — подхватил приободрившийся Четыркин. — Едва я в него кинжалом нацелился…
Челюсть у него вдруг отвисла, глаза выкатились из орбит. Словно бы потеряв дар речи, он медленно поднял руку и указал пальцем на что-то за спинами стоявших к нему лицом людей.
Поручик обернулся.
Со стороны хвоста обоза к ним неторопливой важной походочкой приближался Иван Матвеич, издали улыбавшийся беспечно и весело.
Глава X
Сокомпанеец
Он выглядел совершенно таким, каким в последний раз являлся Савельеву во сне, — разве что расстался со старинным боярским нарядом, щеголял в безукоризненной серой визитке, черных панталонах и сверкающих башмаках. Галстук завязан безупречно, уголки белоснежного накрахмаленного воротничка выглядели идеально. Пришелец из неведомых времен и глубин выглядел, как заправский светский денди.
Укатанный полозьями снег буднично поскрипывал у него под ногами. Ни шубы, ни шапки не было — очевидно, холод этому существу был нипочем и оно не нуждалось в теплой одежде…
Посреди всеобщего молчания Иван Матвеич неторопливо приближался. Оказавшийся у него на пути ямщик, здоровенный бородатый мужичина, издал нечто наподобие жалобного писка и опрометью метнулся за возок, меленько крестясь на бегу. Не удостоив его и взглядом, Иван Матвеич подошел к собравшимся, остановился перед ними и непринужденно раскланялся:
— Как видите, господа, я явился согласно обещанию. Вы уж не сочтите за назойливость, но придется вам потерпеть мое общество до самого Челябинска. Могу вас заверить, что товарищ по путешествию из меня будет прямо-таки идеальный: безобразий я устраивать не намерен, водку неумеренно не пью, как некоторые… — он улыбчиво покосился на остолбеневшего Четыркина. — Никаких хлопот со мною не будет. Я уж где-нибудь в уголке готов приютиться… — он обернулся: — Отец Прокопий, мое почтение! У вас такой вид, словно вы меня перекрестить хотите. Не смею препятствовать, доставьте себе такое удовольствие, если не жаль бесцельно тратить время и силы. Ну, ради скоротання дорожной скуки…
Появившийся из-за возка священник смотрел на него неприязненно и хмуро, с этакой зловещей, но бессильной мечтательностью, невольно то сжимая кулаки, то разжимая. Иван Матвеич сделал изящный жест правой рукой, и в ней неведомо откуда появилась балалайка, словно из воздуха извлеченная. Тренькая с нешуточным мастерством, Иван Матвеич, пританцовывая, пропел с нескрываемой издевкой:
За поповским перелазом
Подралися трое разом —
Поп, дьяк, пономарь
Та ще губернский секретарь…
То же движение рукой — и балалайка исчезла неведомо куда, как и появилась. Иван Матвеич раскланялся, словно ожидая заслуженных аплодисментов.
— Сволочь такая, — негромко, буднично произнес штабс-капитан Позин, берясь за эфес сабли.
Визгнул выхваченный клинок, сверкнул в лучах восходящего солнца, взметнулся… Удар должен был оказаться мастерским и жугким — сабля опускалась аккурат на правое плечо Ивана Матвеича, целя в шею…
Тонкий, пронзительный, жалобный звон… Сабельный клинок разлетелся в куски, словно оказался стеклянным и ударил изо всех сил по предмету, твердостью сравнимому со сталью. Кто-то непроизвольно охнул.
Иван Матвеич обернулся с кошачьей грацией. Лицо его было спокойным, даже скучающим.
— Детство какое-то… — произнес он укоризненно.
И резким движением взметнул обе руки, шевеля пальцами. Два снопа неярких золотистых лучиков ударили по застывшему в нелепой позе штабс-капитану — он всем телом подался вперед, сжимая сабельный эфес с зазубренным обломком клинка шириной пальца в четыре, — обволокли, окутали… Там, где стоял Позин, закрутился бесшумный золотистый вихрь и тут же рассеялся.
