— Что, простите?
— Я имею в виду, каменьев маловато будет, — с невозмутимым выражением лица пояснил Аболин. — Их тут дюжина, а должно быть восемнадцать… Недостает, следовательно, шести…
— Да почему восемнадцать? Кто это сказал, что восемнадцать? — затараторил Кирюшин. — Это кто ж говорит?
— Известный вам господин Турловский, — любезно разъяснил Аболин. — Вот только не говорил он это, а сообщил посредством оставленного на почтамте письма… Письмецо совершенно невинного содержания, и никаких тайных сообщений в себе не содержит, вот только заранее был уговор, что единственное упомянутое там число как раз и составлять будет число алмазов… Восемнадцать их должно быть, а никак не дюжина… Нехорошо-с, господин отставной гусар… А еще дворянами быть изволите…
Судя по всему, подобного оборота дел Кирюшин нисколечко не предвидел, а потому не заготовил убедительных отговорок. Его физиономия отразила смесь растерянности с наглостью — именно то выражение, что чаще всего встречается у недалеких воришек, ничего не просчитывающих наперед.
— Да позвольте, милостивый государь! Да что ж такое! — взвился Кирюшин. — Вы на что это там намекаете?
— Помилуй бог, я ни на что и не намекаю, — словно бы устало промолвил Аболин. — Я всего и сказать хочу, что шесть недостающих вы себе в карман сунули, где они и лежат. Прикидывая вдумчиво, не было у вас времени их где-то в комнате спрятать, не успели бы никак…
— Да вы! Да я! Да я вам…
Кирюшин шагнул вперед, словно бы охваченный благородным гневом. Даже руку попытался занести — и остановился, наткнувшись на волчий взгляд Аболина, как на стену.
— Не могу больше, — сказал Аболин. — Так-то… Чрезвычайно малое число людей касалось этого сверточка… Вы, Виктор Ипполитович, должно быть, полагали, что Турловский так и уедет к себе, не подав мне весточки? Напрасно. Он человек обязательный и ответственно подходящий к поручениям, не то что некоторые… Увидеться мы не успели, но весточку с точным числом камней он для меня оставил…
— Быть может, он и взял!
— Да помилуйте, ну что вы такое говорите? — искренне засмеялся Аболин. — Вы б хоть немножко умишком-то пораскинули, право… Присвой Турловский камни, он так и написал бы в письме, что передает мне двенадцать — а я б и проверить его не смог. А он пишет, что — восемнадцать…
— Вот вы бы его и проверили! — крикнул Кирюшин. — Вы ж не видали, сколько он там привез. Мог парочку и в карман смахнуть.
— Отвлеченно рассуждая, не то чтобы мог, но возможность такую безусловно имел, — кивнул Аболин. — Вот только человек этот не того склада, чтобы смахивать в карман что-то сверх оговоренного вознаграждения… И как бы там ни было, Турловский сейчас — дело десятое. Насущные наши дела другого касаются: должно быть восемнадцать камешков, а из ваших рук я получил дюжину…
— Липунов… — промямлил Кирюшин.
— Ну, не смешите, — без улыбки промолчал Аболин. — Кого-кого, а этого господина я изучить успел. Совершенно не в его манерах. Убить — да-с, убьет живого человека и не поморщится, да, пожалуй что, тут же и кофию с аппетитом выкушает, ничем этаким не терзаясь… А вот красть по мелочам — нет, такое ему, по моему глубочайшему убеждению, отнюдь не свойственно…
— Милостивый государь, — вскрикнул Кирюшин. — Я дворянин…
— Я тоже, — спокойно ответил Аболин. — И смею вам напомнить, в отличие от некоторых иных дворян, не был никогда уличен ни в виртуозной игре в картишки, ни в иных… шалостях. И из полка не отставлен по скользким обстоятельствам, как вот иные… Честнейшим образом числюсь в долгом отпуске…
— Да вы…
— Извольте голос не повышать, — сказал Аболин с невозмутимым видом. — Не со своим братом мошенником речи ведете. Да и хлипки вы, сударик, передо мной гонор изображать. Нет за вами свершений более грозных, нежели зуботычины извозчикам. А я, обозревая недавние события, повидал кое-что на этой грешной земле… И на тот свет отправил не одного человечка, когда в крымском походе фельдмаршала Миниха участвовал… (Савельев подался вперед, ловя каждое слово). И не одни басурмане в моем синодике сыщутся — еще и пара полячишек есть, и на дуэли случилось человечка… на тот свет отправить. Так что вы уж со мною поаккуратнее, укусить в ответ могу очень даже чувствительно.
Кирюшин поник, стоял посреди кабинета, и глаза у него лихорадочно бегали так, словно рецепт спасения был написан где-то на стене, нужно только его отыскать.
— Ах, Виктор Ипполитович… — проговорил Аболин словно бы с сожалением. — Нужно же во всем меру знать… Думаете, прежде ничего такого за вами не замечалось? Не догадывался я, что вы малую толику денежек, от ювелиров полученных, в карман себе совали? Да полноте, знал прекрасно…
— Что ж молчали? — ядовито усмехнулся Кирюшин.
— Да потому и молчал, что толика допрежь была малая, — невозмутимо объяснил Аболин. — Дело житейское, чего уж там. И хороший хозяин потерпит вороватого лакея, и толковый купец — нечистого на руку приказчика. Если польза от них несомненная, а воруют помалу, отчего ж и не потерпеть? Однако ж вы, сударь, зарвались. Нешуточно зарвались… Вот честное благородное слово, я и бровью бы не повел, прикармань вы один-единственный камешек… Один-единственный. Это как раз и было б в меру. Однако шесть из восемнадцати — это, простите, ни в какие ворота не лезет. Вовсе уж непорядочно этак-то… Извольте вернуть и сию минуту. А то мне и разгневаться недолго.
Походило на то, что Кирюшин принял окончательное решение. Он выпрямился, скрестил руки на груди и, чрезвычайно похоже, с неприкрытой издевочкой спросил:
— А ежели не верну? К мировому на меня подадите? Или в полицию побежите? И расскажете им, откуда эти камешки, да кто вы таков есть?
— Не побегу, тут вы правы… Камешки у вас в кармане, — усмехнулся Аболин. — Когда зашла речь о недостаче, рученька ваша этак непроизвольно к карману и дернулась… Так какой же выход изволите предложить?
— Я вас более не знаю, и вы меня более не знаете, — сказал Кирюшин, приободрившись. — Расстаемся без ссор и споров. Послужил я вам немало, как тот серый волк в сказочке… Пора и в отставку…
— Губа у вас не дура, Виктор Ипполитович, — покрутил головой Аболин. — Ежели те шесть камушков должным образом огранить, выйдет целое состояние… Нет уж, не привык я, чтобы меня с этаким вот размахом обкрадывали… Да и служба ваша близится к концу, и, что печальнее, человечишка вы самый ненадежный…
— Да вы…
Правая рука Аболина, вынырнув из-под полы сюртука, молниеносно рванулась вперед. Кирюшин передернулся, его лицо сначала исполнилось несказанного удивления, потом застыло, словно погасла свеча, побледнело на глазах — и отставной поручик, подламываясь в коленках, стал оседать.
В груди у него, прямо напротив сердца, торчала черная рукоять ножа, кажется, роговая.
Шагнув вперед, Аболин (выглядевший совершенно спокойным), проворно подхватил падающее тело, подняв под коленки и под шею, отнес на широкий диван и положил лицом вверх. Наклонившись, приблизив лицо — опять-таки невозмутимое — какое-то время изучал холодным взглядом лежащего. Потрогал его пульс, удовлетворенно кивнул. И преспокойно принялся рыться в карманах покойника. Камни он нашел очень быстро, небрежно сунул их в карман, выпрямился, достал что-то из другого кармана… ага, колода карт.
