Савельеву пришло в голову, что грозный начальник Тайной канцелярии абсолютно прав: самое главное любой сообразительный человек как раз и будет держать в такой вот башне, куда слугам вход настрого запрещен. Так что в этой детали его с Кушаковым планы совпадали в точности: самое интересное — наверняка башня. Вот только… Тот самый сообразительный человек уж наверняка принял меры, чтобы любопытствующему, будь он хоть слуга, хоть гость наподобие Савельева, попасть в башню было непросто. Какой-нибудь сложный замок — первое дело. Ну, и что-нибудь еще, но с маху не угадать, что именно…
Санки остановились у главного крыльца, тщательнейшим образом очищенного от снега. Нимало не колеблясь, Савельев выпрыгнул на захрустевший снег, быстрыми шагами поднялся по лестнице, потянул на себя огромную бронзовую ручку высокой двустворчатой двери — нужно отметить, начищенную до блеска. Дверь подалась неожиданно легко, Савельев шагнул в прихожую и побыстрее прикрыл дверь за собой, чтобы не напускать холоду.
Прихожая — чистая и аккуратная, но небольшая. Стенное зеркало в темной резной раме, какая-то абсолютно незнакомая ему даже по названиям здешняя мебель, к концу девятнадцатого столетия совершено вышедшая из употребления. Разве что стулья моментально опознаются как стулья…
Сразу трое молодцов в ливреях, торопливо поправляя пудреные парики, вскочили и поклонились. Вид у них был подтянутый и опрятный — должно быть, за этим князь следил строго. А если вспомнить, какие воспитательные средства в этом столетии имелись — незатейливые, но весьма эффективные…
Один из троицы окинул быстрым смышленым взглядом Савельева, его плащ, шапку, шпагу — и, должно быть, тут же сделав для себя какие-то выводы, почтительно спросил:
— Как прикажете доложить, ваше благородие?
— Савельев, Аркадий Петрович, — сказал поручик. — Его сиятельство должен знать, он меня и приглашал.
Лакей кивнул и рысцой унесся по ведущей вверх и вбок лестнице. Остальные почтительно таращились.
— А что, Василий Фаддеевич вернулся? — поинтересовался Савельев.
— Вскорости ожидается, а пока что не вернулся, — ответил один. — Позвольте епанчу, ваше благородие, и шапочку…
Савельев сбросил ему на руки подбитый мехом плащ — как он подозревал, без присущего этому веку изящества — отдал шапку, посмотрелся в зеркало. Ну, в общем, подходящий вид для княжеского особняка — который к тому же и не похож на беломраморные палацы…
Сверху той же деловитой рысцой спустился третий, отступил на шаг, поклонился:
— Его сиятельство изволят просить…
И, деликатно указывая дорогу, двинулся на полшага впереди Савельева. Поднялись на второй этаж, свернули вправо, зачем-то снова спустились на первый, снова поднялись на второй… Комнаты, коридоры, анфилады, которыми они проходили, выглядели содержащимися в идеальном порядке. Вот только внутренность дома, как оказалось, представляла собой этакое хаотическое нагромождение помещений и лестниц. Лестницы то прямые, то закручиваются винтом, полы комнат на одном и том же этаже — на разных уровнях, так что приходилось то и дело то спускаться на пару-тройку ступенек, то подниматься. То ли архитектор был большим оригиналом, то ли здешние старинные дома, что вероятнее, именно так и строились. Сущий лабиринт, прежде чем здесь всерьез шпионить, нужно денек-другой изучать дом, иначе заблудишься моментально…
Наконец они остановились перед дверью из темного дерева, лакей проворно распахнул ее перед Савельевым, склонился в поклоне, но сам внутрь не вошел. Тихонечко притворил дверь за Савельевым.
Это явно был кабинет хозяина: массивный, заваленный стол из черного дерева, такое же кресло, еще несколько кресел, но гораздо более легких и вычурных, рядочком в простенках меж окнами, высокие шкафы, дверца одного приоткрыта, там на полках аккуратными стопками лежат бумаги… Книжные шкафы, огромный глобус в углу, портрет императрицы в золоченой раме…
Сам хозяин, однако, за столом не сидел — он в крайне небрежной, ленивой позе развалился на чем-то, напоминающем диван с выгнутыми ножками. Непричесан, волосы в беспорядке, небрежно задрапировался в обширный, шитый золотом халат, который здесь именуется шлафроком. Когда Савельев вошел, он и не пошевелился, возлежал в той же позе, меланхолично взирая на гостя. Так что Савельев, поразмыслив пару секунд, подошел к дивану, поклонился — вежливо, но без излишнего подобострастия — и сказал, как он искренне полагал, светским тоном:
— Аркадий Петрович, Савельев, ваше сиятельство.
Его сиятельство если и был старше Савельева, то не больше чем на два-три года. Невыразительное, с мелкими чертами лицо, кажется, не надменное — просто-напросто вялое, скучающее. Рот какой-то мягкий, больше подошедший бы женщине, кисти рук небольшие, ухоженные, хрупковатые. Похоже, особой физической силой не отличается. Никак не похож на офицера, тем более гвардейского. Ну, ничего удивительного, Савельев читал кое-что о тех… то есть, об этих временах. Давным-давно уже гвардия в боевые походы не ходит, превратившись скорее в некое подобие придворных. Случается, и ружья за господами гвардейцами (даже не офицерами — рядовыми) слуги носят, и муштры настоящей они не знают. Трутни, увы. Много десятилетий пройдет, прежде чем русская гвардия едва ли не в полном составе отправится на настоящую войну, долгую и кровопролитную — с Наполеоном Бонапартом и его «двунадесятью языцами». Этот, конечно, даже если и доживет, будет глубоким стариком…
— Возьмите себе вон там стул и садитесь, — сказал наконец князь. И, когда Савельев уселся в паре шагов от дивана, спросил с явной укоризной: — Значит, купчествуете, любезный? А ведь вы, говорят, дворянин… Что же вы так? Это, право, как-то и не вполне прилично…
— Что поделать, ваше сиятельство, — сказал Савельев спокойно. — Будучи совершенно лишен средств и связей, хорошо представлял, что не смогу ни образования надлежащего получить, ни военной карьеры сделать. К тому же пришлось содержать матушку и двух малолетних братьев…
— Ах, вот как? — вяло приподнял бровь князь. — Ну, тогда похвально… Забота о близких — это в какой-то степени искупает… Но все же некоторое образование получили, я слышал? Фаддеич говорил, вы учились в школе девять лет…
— Да, ваше сиятельство, — кивнул Савельев.
— И историю изучали?
— Конечно.
На вялом лице князя впервые появилось некоторое оживление, он даже приподнялся, полусидел теперь, опираясь на спинку дивана. Блеклые голубые глаза вспыхнули живым интересом:
— А вот скажите мне, Аркадий Петрович… Что там в ваших учебниках исторических пишут о нас? С лейб-кампании? Помнят ли?
Савельев прекрасно помнил, что в этом столетии в ходу самая неприкрытая и грубая лесть, и потому произнес с наигранным восторгом:
— Ну как же, ваше сиятельство! Целая глава в учебнике отведена, с цветными иллюстрациями. Лейб-кампания… — он изобразил лицом еще больший восторг: — Слава России… Иначе никто и не относится… Велико ваше свершение, ваше сиятельство, я и думать не мог, что доведется воочию увидеть одного из тех славных героев, кои поименно указаны…
