Примерно три недели спустя после происшествия на трассе 111 я обнаружил в своей комнате Морриса. Он стоял у моей тумбочки, у открытого верхнего ящика. В одной руке он держал пачку лезвий для канцелярской бритвы. В этом ящике я хранил самое разное барахло: бечевку, скрепки, изоленту. Иногда, когда Моррису чтото требовалось для его бесконечного строительства, он совершал налет на мои запасы. В другой его руке был зажат снимок промежности Минди Акерс. Моррис поднес его к самому носу и рассматривал круглыми, непонимающими глазами.
— Не смей копаться в моих вещах! — крикнул я.
— Правда, жалко, что не видно лица? — спросил он. Я выхватил у него фотографию и бросил обратно в ящик.
— Еще раз залезешь ко мне — убью.
— Ты сказал, как Эдди, — заметил Моррис и, повернув голову, уставился на меня. В последнее время я нечасто его видел. Он проводил в подвале больше времени, чем обычно. Его бледное лицо с тонкими чертами похудело, и в этот момент я осознал, насколько хрупок и слаб мой младший брат, как по-детски он выглядит. Ему было почти двенадцать, но никто не давал ему больше восьми лет. — Вы с ним еще дружите?
Издерганный трехнедельным беспокойством, я бездумно ответил:
— Не знаю.
— Почему ты не скажешь ему, чтобы он больше не приходил? Почему не прогонишь его? — Моррис стоял почти вплотную ко мне и не сводил с меня больших, как блюдца, глаз.
— Не могу, — ответил я и отвернулся, чтобы избежать его тревожного и озадаченного взгляда. Я был на пределе, мои нервы трепетали от постоянных переживаний. — Хотел бы, да не могу. И никто не может прогнать его. — Я присел на кровать, прижался на секунду лбом к краю тумбочки. Хриплым шепотом, едва слышным мне самому, я признался: — Он не отпускает меня.
— Из-за того, что случилось?
Тут я поднял глаза на брата Он топтался у моего локтя, прижав руки к груди, нервно перебирая пальцами. Значит, он понял… Может, не все, но что-то понял. Понял достаточно. Он знает, что мы совершили нечто ужасное. И что меня снедает страх.
— Забудь о том, что случилось, — сказал я, и голос мой окреп. Он звучал почти угрожающе. — Забудь о том, что случилось. Если хоть кто-то узнает… Моррис, только не говори никому об этом. Никому. Ни слова.
— Я хочу помочь.
— Мне не поможешь, — сказал я и был потрясен правдивостью этих слов, тут же лишивших меня всякой надежды. Жалким несчастным голосом я добавил: — Уходи. Пожалуйста.
Моррис слегка нахмурился и склонил голову, будто от обиды. Потом сказал:
— Я почти закончил новую крепость. Я уже вижу ее. Вижу, как все будет. — И снова остановил на мне свой затягивающий в бездну взгляд. — Я строю ее для тебя, Нолан. Потому что хочу, чтобы тебе стало лучше.
Я тихо выдохнул Это было нечто вроде короткого смешка Сейчас мы разговаривали как два нормальных брата, которые любят друг друга и заботятся друг о друге. Мы говорили почти как равные. На несколько минут я забыл обо всех иллюзиях и фантазиях Морриса. Забыл, что для него реальность была чем-то мимолетным и невнятным, изредка проглядывающим сквозь плывущий туман снов наяву. Для Морриса единственным разумным способом борьбы с бедой было строительство небоскреба из картонных контейнеров для яиц.
— Спасибо, Моррис, — сказал я. — Ты хороший парень. Только не надо входить в мою комнату без спроса.
Он кивнул, но все еще озабоченно хмурился, проскальзывая мимо меня в дверь. Я посмотрел, как он спускается по лестнице. Его вытянутая тень прыгала и качалась на стенах, росла с каждым его шагом к свету, зажженному внизу, и к тому будущему, что он скоро выстроит, коробка за коробкой.
Моррис просидел в подвале до самого ужина. Матери пришлось трижды звать его, чтобы он наконец поднялся. Когда он сел за стол, я увидел, что его руки запачканы каким-то белым порошком вроде мела. Как только наши тарелки погрузились в мыльную воду в раковине, он снова вернулся в подвал. Там он оставался почти до девяти вечера, пока мать криком не заставила его отправиться в постель.
Незадолго перед тем, как отправиться спать, я случайно прошел мимо открытой двери в подвал — и остановился, привлеченный каким-то запахом. Сначала я его не узнал — то ли клей, то ли краска, то ли штукатурка, то ли все вместе.
В прихожей затопал сапогами отец, стряхивая с ботинок снег. Вечером началась метель, и он выходил разметать крыльцо и дорожку перед домом.
— Чем это пахнет? — спросил я его, наморщив нос. Отец подошел к лестнице, ведущей в подвал, и принюхался.
— А, — догадался он. — Моррис говорил, что собирается заняться папье-маше. Что только не придет в голову этому мальчонке!
Каждый четверг моя мать бесплатно работала в доме для престарелых. Там она читала письма тем, кто плохо видел, и играла на пианино в комнате отдыха, изо всей силы ударяя по клавишам, чтобы услышали и глухие. По четвергам до вечера я оставался в доме за старшего и присматривал за братом. В один из таких четвергов, едва мать ушла, в нашу входную дверь забарабанил Эдди.
— Привет, напарник, — сказал он. — Представляешь, Минди Акерс только что разбила меня в пух и прах — выиграла пять раз подряд. Придется отдавать ту фотографию. Она ведь у тебя, кажется? Надеюсь, ты приберег ее.
— Ох, да забирай эту мерзкую фотку, — сказал я, обрадованный тем, что Эдди, похоже, заскочил лишь на минуту. Редко когда я избавлялся от него так быстро. Он скинул сапоги и прошел за мной на кухню. — Подожди меня здесь. Я схожу за ней в свою комнату.
— Небось, положил себе под подушку и тащишься по ночам, а? — спросил Эдди и засмеялся.
— Вы говорите о фотографии Эдди? — В кухню с нижней ступеньки лестницы в подвал вплыл голос Морриса. — Она у меня. Я смотрел на нее. Она здесь.
Это заявление удивило меня гораздо больше, чем Эда Я ведь четко велел Моррису не трогать снимок, а он всегда выполнял прямые указания.
— Моррис, я же просил тебя не брать мои вещи! — заорал я.
Эдди встал у лестницы и заглянул в подвал.
— И зачем она тебе понадобилась, а, маленький мастурбатор? — крикнул он вниз.
Моррис не ответил, и Эдди потопал по лестнице, я — следом за ним.
Эд остановился на третьей ступеньке снизу и упер руки в бока, разглядывая открывшуюся картину.
— Ого, — протянул он. — Круто.
Подвал от стены к стене заполнял огромный лабиринт из картонных коробок. Моррис перекрасил их, все до единой. Коробки, ближайшие к подножию лестницы, были выкрашены в молочно-белый цвет, но чем дальше от лестницы, тем темнее становились хитросплетения лабиринта, меняясь от светло-голубых тонов к фиолетовым, а затем к кобальтовым. В дальнем конце комнаты стояли коробки глухого черного цвета, образуя горизонт искусственной ночи.
Со всех сторон я видел переходы, соединяющие туннели. Я видел окна, вырезанные в форме звезд и стилизованных солнц. Сначала я подумал, что окна затянуты блестящим оранжевым пластиком, но потом пригляделся — они пульсировали и переливались — и понял, что окна, как и раньше, сделаны из пищевой пленки, а изнутри их освещает подвижный источник оранжевого света, не иначе — пузырьковая лампа Морриса. Но по большей части коробки не имели окон: я заметил полное их отсутствие в дальней части лабиринта, в противоположном от входа конце подвала. Там, должно быть, совсем темно.
