Одолев не более четверти чашки, она отставила поднос в сторону и улыбнулась. Так улыбается ребенок, которому обещали мороженое, если он съест спаржу. Она поблагодарила: спасибо, очень вкусно. Она сказала, что ей лучше.
– В понедельник я должен ехать в Нью-Йорк. Я еду вместе с Говардом Стерном, – сказал Джуд.
Тревога вспыхнула в ее глазах.
– Я… Наверное… Мне не стоит ехать.
– Я не прошу об этом. Город для тебя сейчас не лучшее место.
Она посмотрела на него с такой благодарностью, что ему пришлось отвести глаза.
– Но и одну я не могу тебя здесь оставить, – продолжал Джуд. – Я думаю, тебе лучше всего пожить пока у родных. Во Флориде.
Она не ответила, и он заговорил снова.
– Хочешь, я позвоню, предупрежу их?
Она соскользнула в подушки. Натянула простыню до подбородка. Он боялся, что она заплачет, но Анна спокойно смотрела в потолок, сложив руки на груди.
– Хорошо, – сказала она наконец. – Ты и так был слишком добр, ты терпел меня очень долго.
– Вчера вечером я сказал…
– Я ничего не помню.
– Хорошо. То, что я тогда сказал, лучше забыть. Я ничего такого не имел в виду.
Хотя он имел в виду именно то, что сказал. И он только что сказал то же самое, но в менее грубой форме.
Они молчали так долго, что тишина начала действовать Джуду на нервы. Он уже собрался повторить сказанное другими словами, но Анна опередила его.
– Можешь позвонить моему папе. То есть отчиму. Он мне, конечно, не родной отец. Мой настоящий папа умер. Позвони отчиму. Он даже приедет за мной, если хочешь. Просто скажи ему, что нужно сделать. Отчим всегда называл меня «луковкой». Потому что я заставляю его плакать. Забавно, правда?
– Ему совсем не нужно приезжать. Я отправлю тебя на частном самолете.
– Не надо самолетов. Они слишком быстрые. На Юг нельзя лететь на самолете. Туда надо ехать на машине. Или на поезде. Чтобы видеть, как земля превращается в глину. Чтобы видеть все эти заброшенные свалки, забитые ржавыми машинами. Чтобы ехать через реки по мостам. Говорят, злые духи не способны пересечь бегущую воду, но это просто слова. Ты замечал, что северные реки совсем не похожи на южные? На Юге они цвета шоколада, а пахнут болотом и мхом. А здесь реки черные и пахнут сладко – соснами. Пахнут Рождеством.
– Я могу отвезти тебя на станцию и посадить на поезд. Так будет не слишком быстро?
– Нет.
– Тогда я иду звонить твоему па… отчиму.
– Погоди. Лучше я сама позвоню ему, – остановила его Анна.
Джуд тогда подумал, что она очень редко говорила о своей семье. А ведь они прожили вместе уже около года. Звонила ли она хоть раз своему отчиму, чтобы поздравить с днем рождения, сообщить о своих делах? Пару раз он, заглядывая в свою библиотеку, заставал ее разговаривающей по телефону с сестрой. Анна сосредоточенно хмурилась, тихо цедила фразы. Она походила на человека, из чувства долга играющего в неприятную ему игру.
– Почему ты не хочешь, чтобы я поговорил с ним? Боишься, что мы не понравимся друг другу?
– Да нет, я не боюсь. Он не будет груб с тобой или что-то еще в этом роде. Он не такой. С ним легко общаться. Он со всеми быстро сходится.
– Тогда в чем же дело?
– Я ему не рассказывала о нас, но могу догадаться, что он скажет. В восторг он не придет. Тут и твой возраст, и твоя музыка. Он ее ненавидит.
– Мою музыку ненавидят больше людей, чем любят. В этом весь смысл.
– Он не жалует музыкантов в принципе. В детстве он брал нас в долгие поездки на машине туда, где он когда-то искал воду, например, – и всю дорогу заставлял нас слушать по радио ток-шоу. Причем не важно какие. Однажды мы четыре часа подряд слушали канал прогнозов погоды. – Она медленно провела двумя пальцами по волосам, убирая с лица длинный золотистый локон, через секунду снова упавший ей на лоб. – Еще он умел делать один неприятный фокус. Находит какую-нибудь разговорную станцию – проповедников, например, – и слушает до тех пор, пока мы с Джесси не начнем молить его переключить. А он молчит и слушает, молчит и слушает, а потом, когда мы доходим до ручки, сам начинает говорить. Причем говорит то же самое, что и проповедник, слово в слово, только своим голосом. Как будто они читают хором с одного листа. Что-нибудь вроде: «Господь Искупитель истек кровью и умер за тебя. Что ты сделал для Него? Он нес свой крест, а ты плевал в Него. Какое бремя ты понесешь?» И так мог продолжать бесконечно, пока мать не останавливала его. Ей это тоже не нравилось. А он смеялся, выключал радио, но сам продолжал ту же проповедь еще долго. Повторял за проповедником, словно слышал радио в своей голове, словно он сам был радио. Меня это всегда ужасно пугало.
Джуд промолчал. Он не знал, нужно ли отвечать что-нибудь, и вообще не понимал, насколько правдива эта история. Она могла оказаться одним из тех заблуждений, что регулярно мучили Анну. Она вздохнула, снова откинула с глаз непослушные волосы.
– Да, так вот я говорила – ты ему не понравишься, а он всегда умел избавиться от моих друзей, если они ему не нравились. Конечно, он не единственный отец, который слишком заботится о своей маленькой девочке. Другие отцы тоже пытаются напугать или как-то отвадить нежелательных, с их точки зрения, ухажеров любимой дочки. Само собой, чаще всего это у них не получается, потому что девушка всегда защищает своего приятеля, а парень будет держаться за нее – или потому что не боится, или потому что не захочет показать виду, что испугался. Мой отчим в таких случаях более изобретателен. Он ведет себя максимально дружелюбно даже с теми, кого с удовольствием сжег бы заживо. Если он решит, что парень мне не подходит, он отделается от него – с помощью правды. Правды обычно хватает. Вот тебе пример. В шестнадцать лет я встречалась с парнем, заведомо зная, что отчиму он не понравится: мальчишка был евреем, и мы вместе слушали рэп. Папа терпеть не может рэп. И вот однажды отчим потребовал, чтобы я с ним рассталась, а я сказала, что буду встречаться с кем хочу. Тогда он сказал: ладно, но мы еще посмотрим, захочет ли он встречаться с тобой. Мне его слова сразу не понравились. Он больше ничего не прибавил. В общем, ты сам знаешь: иногда у меня портится настроение и в голову лезут дурацкие мысли. Это началось, когда мне было двенадцать лет, вместе с половым созреванием. К врачу меня не повели. Отчим сам лечил меня гипнотерапией. И у него неплохо получалось держать это под контролем – при условии, что мы с ним занимались раз или два в неделю. Тогда меня не клинило, и все было более-менее нормально. А иначе мне начинало казаться, что вокруг дома кружит темный грузовик. Или что под деревьями стоят маленькие девочки с угольками вместо глаз и следят за мной. Но ему понадобилось уехать – на какую-то конференцию в Остин, кажется. Обычно в такие поездки он брал меня с собой, а на этот раз оставил дома с Джесси. Мама к тому времени уже умерла. Джесси исполнилось восемнадцать, и она была за старшую. И вот, пока отчима не было, я снова стала «плохо спать», как мы это называли. Бессонница всегда была первым признаком начинающегося приступа. Потом я опять увидела девочек с горящими глазами. В понедельник я не смогла пойти в школу, потому что они ждали меня под дубом во дворе. Я боялась даже выйти из дома. Я сказала Джесси. Просила ее позвонить папе и сказать, чтобы он срочно приезжал, потому что мне снова мерещатся всякие ужасы. Она ответила, что устала от моей придури, что у отчима важные дела и я отлично могу подождать его возвращения. Она попыталась уговорить меня пойти в школу, но я отказалась. Я осталась у себя в комнате и смотрела телевизор. Но вскоре они стали говорить со мной с экрана телевизора, эти мертвые девочки. Они говорили, что я тоже мертвая. Что мое место в земле, рядом с ними. Обычно Джесси возвращалась домой часа в два или три. Но в тот день ее долго не было. Время шло, я выглядывала в окно, высматривая сестру, а там стояли проклятые девочки и глядели на меня. Прямо из-за окна, с той стороны стекла. Потом позвонил отчим, и я сказала ему, что мне плохо, что он должен поскорее возвращаться. Он пообещал быстро приехать, но сказал, что дома окажется лишь через несколько часов. Еще он сказал, что боится, как бы я не сделала с собой что-нибудь, и поэтому попросит кого-нибудь посидеть со мной. Потом он позвонил родителям Филипа. Они жили на соседней улице.
