Следователь Картер навестил Терри на второй день его пребывания в больнице. Про первый день Терри почти ничего не помнил. Его воспоминания начинались с того, что кто-то вкатил его на каталке в палату и натянул ему на лицо кислородную маску, а еще дуновение холодного воздуха, немного пахнувшего лекарствами. Он помнил, что потом у него были галлюцинации, что он открыл глаза и увидел мертвого брата, сидевшего на краешке больничной койки. У Ига была та пропавшая труба Терри, и он сыграл на ней бибоповый рифф. Здесь же была и Меррин, танцевавшая босиком в коротеньком платье из алого шелка, крутившаяся под музыку так, что далеко разлетались ее темно-рыжие волосы. Потом звуки трубы превратились в прерывистый писк электрокардиографа, Иг и Меррин поблекли, а потом и совсем исчезли. Еще позднее, уже под утро, Терри поднял голову с подушки и увидел родителей, сидевших на стульях, приставленных к стене; они спали, причем голова отца лежала на плече у матери. А еще они держались за руки.
На второй день Терри чувствовал себя не хуже, чем выздоравливающий от тяжелого, но вполне рядового гриппа. Его суставы противно ныли, он никак не мог напиться и ощущал жуткую слабость, но во всех прочих отношениях был уже сам собой. Когда врачиха, симпатичная азиатка в старомодных очках, зашла в палату, чтобы взглянуть на его медицинскую карту, Терри спросил ее, насколько близок он был к смерти. Она сказала, что был один шанс из трех, что он оклемается. Терри спросил, откуда она взяла такую вероятность, и врачиха ответила, что это проще простого. Есть три разновидности чернохвостых гремучников, он попал на разновидность с самым слабым ядом. С двумя остальными разновидностями шансов не было бы вовсе. Один из трех.
Следователь Картер вошел в палату как раз тогда, когда врачиха выходила. Картер записал показания Терри совершенно бесстрастно, иногда задавая дополнительные вопросы, но, в общем-то, позволяя Терри самому вести нить повествования, почти как если бы он был не офицер полиции, а секретарь, пишущий под диктовку. Записав показания, он зачитал их Терри, делая кое-где мелкие поправки. Затем, не поднимая глаз от желтого линованного блокнота, он сказал:
— Я не верю ни слову из этого дерьма. — Сказал спокойно, без всякого выражения. — Вы же и сами это понимаете, верно? Ни одному долбаному слову.
И только тогда вскинул на него скучные понимающие глаза.
— Правда? — спросил Терри, лежавший на больничной койке, одним этажом ниже своей бабушки с расшибленным лицом. — Ну и что же, по вашему мнению, было в действительности?
— У меня есть масса других объяснений, — сказал следователь, — но в них еще меньше смысла, чем в той куче дерьма, которую вы мне подсовываете. Будь я проклят, если я хоть немного понимаю, что у вас там случилось. Будь я проклят.
— Да мы все, в общем-то, прокляты, — сказал Терри.
Картер бросил на него жесткий, недружелюбный взгляд.
— Мне бы очень хотелось рассказать вам что-нибудь другое, — сказал Терри, — но ведь и правда все так и было.
И большую часть времени, во всяком случае днем, он действительно верил, что так все и было. Но когда небо темнело, когда он пытался уснуть… в темноте у него появлялись другие мысли. Плохие мысли.
Скрип покрышек по гравию вывел Терри из задумчивости, он вскинул голову и посмотрел в сторону литейной. Изумрудный «сатурн» выскочил из-за угла и запрыгал по кочкам обгоревшей лужайки. Увидев Терри, водитель остановил машину, не доехав до него футов десять.
— Привет, Терри, — сказала Гленна Николсон, вылезая из-за руля.
Увидев его, она ничуть не удивилась, словно они заранее договорились о встрече. Она выглядела прекрасно, фигуристая девушка в серых вареных джинсах, черной рубашке без рукавов и черном ремне с заклепками. Терри видел на ее оголенном бедре плейбойного кролика, что было немного китчово, но кто же не делает ошибок, которые хочется потом исправить?
— Привет, Гленна, — сказал Терри. — Как это тебя сюда занесло?
— Случается, я здесь ланчую, — сказала Гленна, показывая пакет, завернутый в белую вощеную бумагу. — Тут спокойно. Хорошо думается. Об Иге… и о всяком.
Терри понимающе кивнул.
— А что у тебя там?
— Баклажан с пармезаном и «Доктор Пеппер» на запивку. Хочешь половину? Я всегда делаю большую порцию, не знаю уж почему. Большую я съесть не могу. Вернее, не должна бы, хотя иногда съедаю. — Гленна наморщила нос. — Я хочу скинуть десять фунтов.
— Зачем? — спросил Терри, еще раз окинув ее взглядом.
— Прекрати, — рассмеялась Гленна.
— Ну что ж, — пожал плечами Терри, — я съем половину твоего сэндвича, если так тебе надо. Но тебе не нужно беспокоиться, ты в полном порядке.
Они сели на какую-то корягу рядом с тропой Ивела Нивела. Вечерний свет разбросал по воде золотые блестки. До того как Гленна дала ему половину сэндвича и он вцепился в него зубами, Терри даже не подозревал, что проголодался. Вскоре сэндвич кончился, Терри облизал пальцы, и они по-братски разделили банку «Доктора Пеппера». Они ни о чем не говорили. Терри было хорошо и спокойно. Он не хотел поддерживать разговор для вежливости, и она, похоже, это понимала. Тишина не действовала ей на нервы. Это было забавно, в Лос-Анджелесе никто никогда не решался заткнуться, все панически боялись даже секундной тишины.
— Спасибо, — сказал он наконец.
— Не за что, — ответила Гленна.
Терри провел пятерней по волосам. В последние недели он вдруг заметил, что они начинают редеть, и перестал стричься, так что его голова стала почти лохматой.
— Надо бы забежать к вам в парикмахерскую, чтобы ты меня подстригла. Совсем волосы от рук отбились.
— Я там больше не работаю, — сказала Гленна. — Подстригла вчера последнего клиента, и все.
— Бросила, значит.
— У-гу.
— Ну что ж. Можно заняться чем-нибудь другим.
Они сделали по глотку «Доктора Пеппера».
— А интересная была последняя стрижка? — спросил Терри. — Под конец тебе бы полагалось привести в порядок чью-нибудь особо жуткую башку.
— Я подстригла мужика под машинку. Старого мужика. Не так уж часто бывает, чтобы старые мужики выбривали свои головы — это больше по части молодых пижонов. Да ты его знаешь, папаша Меррин Уильямс. Дейл, что ли?
— Да, я его немного знаю, — сказал Терри и поморщился, смиряя приливную волну не совсем понятной печали.
Конечно же, Ига убили из-за Меррин. Ли и Эрик сожгли его заживо из-за того, что он, по их мнению, с ней сделал. Последний год Ига выдался таким плохим, таким несчастливым, что Терри не хотелось об этом думать. Он был уверен, что Иг этого не делал, не убивал Меррин. И теперь, наверное, никто никогда не узнает, кто же убил ее в действительности. Он содрогнулся, вспомнив ночь, когда умерла Меррин. Он был тогда с Ли Турно, мелким отвратным социопатом, и даже получал удовольствие от его общества. Пара стаканов, дешевая дурь на песчаной косе, а затем Терри отключился у Ли в машине и проснулся только на рассвете. Иногда ему начинало казаться, что той ночью он последний раз был действительно счастлив: играл в карты с Игом, а затем бесцельно катался по Гидеону сквозь августовский вечер, пахнувший рекой и петардами. Этот запах, пожалуй, не сравнить ни с чем на свете.
