— «…И в объятьях своих согревал ее стан, не давая замерзнуть в холодной и стылой росе!»
— Мне нравится такой вариант исполнения, — сказал Клемент Луизе, слушая доносившееся из Птичника девичье пение.
— Это Алеф.
— У нее красивое сопрано, ей следовало бы позаниматься с учителем.
— В школе у них были уроки музыки.
Клементу хотелось возразить на этот безрадостный и неуместный ответ, но он задумался, почему же сам не догадался нанять Алеф учителя пения. Последнее время жизнь, казалось, стала чаще сообщать ему, что все слишком поздно. Маленькая квартира в Фулеме уже много лет считалась всего лишь скромным pied à terre
[29]
. Конечно, он частенько бывал в разъездах, и фал в провинциальных театрах или ездил со знакомыми труппами на гастроли в Париж. Одно время он даже подумывал перебраться в Париж на постоянное местожительство. В общем-то, квартира в Фулеме нравилась Клементу, но все-таки он воспринимал ее как временное жилье и не покупал туда хороших вещей. Как говорила Луиза, держал ее в «черном теле». Единственной ценностью была ранняя картинка Мой, изображавшая девочку среди цветов. Клемент все еще ждал того штормового ветра или цунами, способного вынести его на более высокий уровень жизни.
Клемент имел обыкновение (разумеется, с разрешения хозяйки) раз или два в неделю приходить по вечерам к Луизе. Ему нравились прогулки по Лондону. Их вечерние встречи теперь проходили в более непринужденной манере, поскольку Луиза и девочки стали ужинать в разное время: Луиза устраивала себе ранний ужин с чаем около семи часов, а девочки садились за вечернюю трапезу примерно в половине девятого, обычно готовила Мой, а иногда и Сефтон. Под настроение Луиза могла приготовить для дочерей что-нибудь вкусненькое, и тогда они потом просто разогревали еду. Такой порядок, как и многие другие традиции этого дома, сложился как-то сам собой, по совпадению желаний или обоюдному согласию. Девочки, тихо завладевшие Птичником, освоили уже и кухонное пространство. Поэтому Луиза теперь удалялась в свою комнату до того, как дочери, закончив ужин, возвращались в Птичник. Такой режим обеспечивал ей спокойное, элегическое окончание дня. Закрывшись в своей спальне, она читала или шила, слушала музыку или погружалась в размышления. Годы супружества не давали Луизе столь постоянного, ежевечернего уединения. В эту обитель размышлений удачно внедрился Клемент. Возможно, Луиза, наслаждаясь новым миром и спокойствием, также впервые осознала и одиночество. А Клемент, возможно, почувствовал это и пожалел ее. Их отношения, несмотря на многие годы стабильного общения, оставались неопределенными, скромными и сдержанными, даже неловкими. Однако при всем при этом разговоры их носили вполне непринужденный характер. Луиза, не склонная к частым «выходам в свет» или покупке модных нарядов, обычно, невзирая на смену времен года, носила неизменный кардиган с блузкой и юбкой. В этот вечер она, однако, нарядилась в теплое платье насыщенного орехово-коричневого цвета, оттенив его сине-зеленым шелковым шарфом. Клемент подумал, что уже очень давно подарил ей этот симпатичный шарфик. Потом вдруг опомнился: конечно, подарил его Тедди. Зачесанные назад жесткие волосы Луизы открывали чистый и гладкий лоб, подаренный ей природой. Волосы ей время от времени подравнивала Алеф, поскольку Луиза не любила ходить в парикмахерскую. Мягкий взгляд ее золотисто-карих, широко расставленных глаз то и дело обращался к гостю, а по ее полноватым губам блуждала спокойная дружелюбная улыбка. Луиза занималась шитьем, чинила подкладку старого вельветового жакета Сефтон.
«Как она невозмутима, — подумал Клемент, — Вернее, какой невозмутимой она выглядит».
— Значит, ты не хочешь сходить на этот балет? Тебе следовало бы почаще выбираться из дома.
— Да, конечно.
— Как хорошо здесь слышен стук коготков Анакса, видимо, он бродит сейчас наверху, обследует мансарду.
— Скоро Мой отведет его вниз.
— В вашем доме есть некая органическая упорядоченность. Сефтон готовит, Алеф музицирует, ты рукодельничаешь, Анакс бродит, а Мой… Ну, возможно, Мой углубилась в общение с предметным миром.
— Да, она считает, что все вокруг живет своей жизнью.
— Именно она наделяет все жизнью.
— Не хочешь перекусить?
— Нет, я подкрепился сэндвичами перед выходом из театра.
— Ты по-прежнему довольствуешься той скромной ролью, заменяя заболевшего актера?
— Да. Мне не по душе, конечно, такие замены, но сложилась исключительная ситуация. Скоро я займусь другим делом. Черт, я собирался позвонить Харви, мне не удалось застать его у… ладно, не важно…
— Где?
— Да в его квартирке. Я надеялся застать его там, но он только что ушел, а с Джоан вроде бы все в порядке, к ней приходила Тесса.
— М-да. Я сказала Харви, чтобы он заезжал к нам на обед или ужин в любое время, но он почему-то не появляется.
— Он думает, что вы жалеете его, а ему непривычно, чтобы его жалели. Надо было назначить конкретный день.
— Он сказал, что много занимается.
— Держу пари, что он бездельничает. Я тоже не могу нормально работать. О боже, как мне хочется, чтобы Лукас объявился, такая неизвестность становится невыносимой. Я уже чувствую, что вскоре придется заняться его поисками, мне просто необходимо начать что-то делать, перестав мучиться тревожным ожиданием.
— Я понимаю. Но ты ведь уже проверил все возможные…
— Верно, но мне надо вновь все проверить, надо связаться с Америкой или вообще… просто отправиться, куда глаза глядят, просто отправиться на поиски с… с верой в…
— В удачу? Странствуя без денег, положившись на святых?
— Не могу же я торчать дома, продолжая вести обычную, спокойную жизнь!
— Тебе просто хочется страдать из-за него.
— Мне кажется, что он может быть ужасно расстроен. Он выглядел весьма подавленным еще до этой истории.
— Ты имеешь в виду, из-за того, что не получил место профессора в Кембридже?
— Он чертовски чувствительный и ранимый.
— Ему повезло, что у него есть такой заботливый брат. Братья не всегда испытывают друг к другу теплые чувства. Но ваши отношения неизменно оставались близкими.
— Я чувствую, что подошел к какому-то порогу… за ним может лежать совершенно иная реальность… новая ужасная жизнь.
— Это не похоже на тебя, ты легко справлялся с любой волной.
— Одна из них готова утопить меня. Театральный мир, знаешь ли, склонен к трагическим развязкам, ужасным разлукам и жестоким разочарованиям. Ты отдаешься всецело какому-то проекту, спектаклю, людям, труппе, ты неделями, даже месяцами не можешь думать ни о чем другом, и вдруг все прекращается. Это процесс нескончаемого разрушения, нескончаемого разрыва, нескончаемого прощания. Он подобен вечной спирали, бессмысленному парадоксальному бытию. Он подобен состоянию влюбленности, куда ты с неизменной страстью бросаешься вновь и вновь.
