— Не драматизируй ситуацию. Наши жизненные пути давно разошлись. Теперь они разойдутся еще больше. Мы все обсудили, и нам нечего больше сказать друг другу. Уходи.
Клемент отошел от стола. Дождь начал ослабевать. Сумрачный сад на мгновение пронзила случайная стрела солнечного света. Влажно блеснула умытая дождем зеленая листва. Завеса дождя посветлела и поредела. Совсем смутившись, Клемент вдруг почувствовал себя чертовски виноватым, затронутым неким тяжким грехом. Ему хотелось, чтобы Лукас вселил в него новую уверенность, дал ему какое-то освобождение, хотелось получить отпущение грехов. Но в чем он грешен? Конечно, в том, что в детстве причинил Лукасу сильные страдания. Должно быть, он плохо к нему относился. Плохим, естественно, оказалось уже само его существование, он вторгся в мир Лукаса, претендуя на его права, подобно мародеру, грабителю, присвоив ту чистую безраздельную любовь, что раньше принадлежала исключительно Лукасу. Летнее событие позволило Клементу осознать эту рану. Необходимо осмыслить всю ее глубину. Он не может просто уйти. Теперь все стало трагически, страшно важным. Сам ли он упомянул о «грехах»? Он уже не помнил.
В этот момент дважды прозвонил дверной звонок. Эти два коротких звонка почему-то показались на редкость властными. Лукас нахмурился.
— Кого еще черт принес?! — с отвращением воскликнул он, — Наверняка одного из них. Кто бы там ни был, скажи, что я не желаю никого видеть.
Раздалась третья, на сей раз длинная трель.
Выйдя из комнаты, Клемент прошел по коридору к входной двери. Он подумал, что, наверное, это кто-то из «семейного круга», возможно, Луиза. Эта мысль не порадовала его. Он открыл дверь.
На ступенях крыльца стоял человек с зеленым зонтом. Это был высокий мужчина в мягкой фетровой шляпе. Клемент узнал гостя. Этот человек дважды был замечен около его дома, видимо, поджидал кого-то.
Незнакомец пристально взглянул на Клемента.
— Здесь живет профессор Граффе? — спросил он с легким акцентом, происхождение которого Клемент не смог определить.
— Да.
— Я хотел бы повидать его.
— Сожалею, — мгновенно ответил Клемент, — но он занят и никого не принимает.
— Полагаю, меня он захочет принять. А я определенно буду рад увидеть его.
Клемент испытывал сильное недоверие к незваному гостю.
— Мне очень жаль, но вы пришли в неподходящее время.
Он начал закрывать дверь, но она наткнулась на какое-то препятствие. Шагнув вперед, мужчина поставил на порог ногу в большом ботинке.
— Простите, но я должен войти, — уверенно настаивал он.
Из глубины темного коридора послышался голос Лукаса:
— Кто там?
Прежде чем Клемент успел остановить гостя, тот резко оттолкнул его и быстро устремился по коридору. Они оба вошли в гостиную, где Лукас по-прежнему сидел на своем месте в зеленоватом свете настольной лампы.
— Кто?.. — Оборвав вопрос, он обратился к Клементу: — Будь добр, включи верхний свет.
Клемент включил яркую центральную люстру. Мужчина прошел на середину комнаты. Он снял шляпу.
В этот момент стоявший у двери Клемент внимательно глянул на Лукаса. Выражение лица брата изменилось потрясающим образом. Лукас не побледнел, а, скажем так, пожелтел. Его рот открылся, и губы растянулись в подобии улыбки, обнажив длинные зубы. Через мгновение он встал и сказал тихим, но твердым голосом:
— Так значит, вы все-таки не умерли.
Мужчина, успевший сложить зонт, оставил его на стуле вместе с фетровой шляпой и, пройдя вперед, произнес почти извиняющимся тоном:
— Ну, я было собрался умереть, как вы знаете, но меня удалось оживить. — Он повернулся к Клементу: — Не вы ли были третьим участником той ночной прогулки?
Гость приветливо протянул ему руку. В изумлении Клемент кивнул и шагнул вперед. Они обменялись рукопожатием.
Возлюбленный сын мой!
Прошу прощения за краткий ответ на твое длинное письмо. Ты пишешь, что от чтения критических исторических книг, чуждых для нашей веры, у тебя создалось впечатление, что Христа «ограбили». Тебе не следует противиться такому впечатлению, стоит попытаться глубже понять его. Христос действительно «ограблен», лишенный всего, Он принимает казнь на кресте, тем самым призывая нас следовать за Ним, постигая первопричины нашей веры. Упомянутая тобой свободная область души заполнена Богом, заполнена Христом. Это может стать темой для молитв или размышлений. На мой взгляд, ты поступил бы действительно разумно, разобравшись в собственных мыслях и положив пока «под сукно», если можно так выразиться, свои более величественные и далеко идущие планы. Тебя интересует, достаточно ли хорош «мистический Христос». Такое мистическое прозрение является наградой за долгую аскетическую жизнь, и оно совершенно не связано с чувственными переживаниями, на которые ты ссылаешься. Полная реальность признания Христа сурова и проста, путь к нему открывают хлеб и вода, то бишь это путь обуздания плоти. Твое «пылкое стремление к святости» и «отказ от мира» по-прежнему, к сожалению, остаются всего лишь отражениями чувств или фантазий, порождающих в тебе «трепетное волнение». Ты рассматриваешь монашескую жизнь как форму смерти, но ты будешь жить и страдать. Ложные боги наказывают, но истинный Бог избавляет от страданий. Грехи не должны служить стимулами, нужно постараться изжить собственные пороки, не пытаясь наказать или измучить себя. (Я обращаю твое внимание на некую форму мазохизма, которой увлекаются многие, исполненные благих намерений люди!) Ты не пишешь, ходишь ли ты к мессе и приобщаешься ли к таинствам исповеди. Твои письма ко мне не являются заменителями этого. Мне непонятно, как ты проводишь свое время. Определенно тебе желательно найти какую-то постоянную работу и служить людям. Прими во внимание, что такая перспектива может в итоге оказаться твоим истинным призванием в деле служения Христу. Не просиживай целые дни, читая Экхарта!
[32]
Позднее ты сможешь поразмыслить над тем, что он имел в виду, говоря: «Ищи Господа в своей собственной душе». Прошу тебя, осознай ту любовь, что порождает все эти, возможно, на первый взгляд обескураживающие слова! Прости за сей поспешный и краткий ответ.
Твой брат in Christo,
отец Дамьен
P. S. «Схождение Христа в ад» означает всеобъемлющую природу Христовой любви и милосердия.
Почтенный отец Дамьен!
Благодарю Вас за поучительное и доброе письмо. Я сходил к мессе и собираюсь пойти на исповедь. Я помню Ваш недавний совет относительно того, что зачастую бывает лучше исповедаться незнакомому священнику, чем пойти к рекомендованному или (что, вероятно, еще хуже!) знакомому исповеднику. Ведь священник говорит не от лица человека, он передает голос Бога. (Простите, это неуклюжая фраза.) Я также обратил внимание на Ваше упоминание Экхарта. Ранее Вы говорили о моих излишних сомнениях относительно поклонения Деве Марии и советовали не забивать голову такими проблемами. Я внял Вашим мудрым советам. Я понимаю, что множество грешников, неспособных (по словам Клоделя
[33]
) выдержать суровый взгляд Господа, припадают к ногам Его Матери. (Se blottir
[34]
, как выражаются французы! Спасибо Вам, что познакомили меня с Клоделем.) Я не имею такого безотчетного желания. Безусловно, мне понятно нежелание встречи с тем суровым взглядом! Но разве его не достаточно, чтобы обратиться к воплощению Сына Божия? (Я пока не осознал толком понятия Святой Троицы.) Продолжая использовать слово «достаточно», я не имею в виду себя лично. В общем, конечно, я еще пребываю в сомнениях… но должен всячески надеяться достичь просветления. Могу ли я в связи с этим задать вопрос, который до сих пор смутно волнует меня? Как же следует воспринимать ангелов? Разве традиционное вероучение не представляет Ветхозаветную Троицу в виде трех ангелов? Не должно ли такое понимание иметь особо важное значение? Если их полагают «посредниками», помимо Христа (и Девы Марии), то не могут ли эти посредники также быть призваны для наставления наших заблудших душ на путь истинный? Вы говорили раньше о чистых и святых сущностях, являющих нам свет и указующих нам путь. Разве ангелы, упоминаемые во всех книгах Библии, не действуют весьма успешно, как проводники и просветители? Однажды мне приснился замечательный сон, в котором ангел стоял у изголовья моей кровати. Я не говорю, что ангелам надо поклоняться, ведь сам Ангел Господень в конце Откровения решительно запретил святому Иоанну поклоняться Ему, но не вправе ли мы думать о них как о поддерживающих нас старших братьях? (Разве в Библии сказано, что ангелы когда-то совокуплялись с дочерьми человеческими? Я надеюсь, что такого не было!) Разумеется, все мы находимся под влиянием великих европейских художников: ангелы приносят Благую Весть, возвещают о рождении Христа, Его смерти, Его воскрешении, о Судном дне, они изливают свет на грешников на божественной картине Боттичелли. Лично я испытываю особую привязанность к Святому Михаилу, благословенному Михаилу Архангелу. (Возможно, говоря об ангелах, я подразумеваю архангелов?) Я знаю, что он может быть весьма жестоким, но разве его воинственные качества не дают нам духовные уроки? Должен также признаться, что трепетно люблю те древние византийские образы, где безбородый Христос с мечом выглядит так великолепно, как молодой воин! Не является ли такой воин своеобразным воплощением нашего человеческого паломничества? Воинами справедливо восхищаются. «Кто откажется спать с храбрецом»
[35]
. Прошу прощения за мои стихийные размышления, конечно, я ни в коей мере не склонен ни к каким формам идолопоклонства. Я учел Ваш совет насчет постоянной работы и рассматриваю такую возможность. Кстати, правда ли, что отлучение от церкви Экхарта отменили только в 1980 году? Мне хотелось бы, если позволите, написать Вам вскоре еще раз. Я чувствую, что пребываю во тьме, однако блуждаю и спотыкаюсь в поисках верного пути. Примите мой сердечный поклон, бесконечно благодарный Вам,
