Сестры подошли к ней. На другой стороне улицы под деревом стоял мужчина.
— И что он там выстаивает? — задумчиво сказала Мой, — Похоже, он смотрит на наш дом.
— Может, он ждет кого-то, — предположила Алеф, — К нам-то он не имеет никакого отношения.
— Опусти штору! — вскрикнула Мой. — Он увидел нас!
Сефтон стала спускаться по лестнице к себе в комнату.
Луиза раздвинула шторы в своей спальне наверху, чтобы приоткрыть окно (поскольку она любила спать на свежем воздухе), и также заметила незнакомца, которого видела возле их дома уже два раза. Выключив свет, она вернулась к окну и пригляделась к нему. На темной улице стоял высокий и крепкий мужчина в плаще и мягкой фетровой шляпе, со сложенным зеленым зонтом. Казалось, он действительно следил за их домом. Луиза закрыла штору, включила настольную лампу и разобрала постель. Затем достала ночную рубашку. Подняв руки, чтобы надеть ее через голову, она вдруг почувствовала себя удивительно молодой, будто вновь стала юной девушкой, испытывающей странный трепет уязвимого одиночества и отправляющейся в кровать с мечтами о будущем замужестве.
«Свадьба, — подумала она, — но я, наверное, брежу. Свадьба осталась в прошлом. Я была замужем. Кроме того, даже в юности я вовсе не думала ни о чем подобном. Все пришло внезапно, как гром среди ясного неба, внезапно, как порыв ураганного ветра. Теперь все это осталось в прошлом, и я просто тихо старею».
Позднее в Клифтоне воцарилась тишина. Незнакомец ушел. Луиза выключила свет и уснула. Ей приснился день ее венчания, но она была в траурном наряде. Она ожидала в какой-то комнате своего жениха, которого никогда не видела, и лишь испуганно твердила: «Какой ужас! Я опаздываю, опаздываю». Дверь медленно открылась, на пороге появился мужчина в черной фетровой шляпе и черном плаще. Он поманил ее за собой, и она испытала необычайный трепет, подобный электрошоку. Она подумала: «Это же не похоже на день моей свадьбы, это совсем другой день». Рыдая, она бросилась во мрак, спотыкаясь о какие-то темные преграды, сгорбленные спины животных. Ей казалось, что все они тоже мертвы.
На нижнем этаже Сефтон, еще не раздевшись, размышляла о тактике Ганнибала в битве при Каннах, заложив желтые листы адиантума меж страниц «Лидделла энд Скотта»
[10]
.
Напротив комнаты Луизы, в маленькой спальне, облаченная в длинную хлопчатобумажную ночную рубашку — темно-синюю с белыми цветочками, — Алеф разглядывала себя в зеркале. Она слегка улыбнулась своему отражению, потом улыбка словно растворилась, ее сменила недовольная гримаса, изо рта вырвался раздраженный безрассудный вздох. Девушка прикусила пухлую нижнюю губку, ее нос сморщился, а прищуренные глаза наполнились слезами. Она подумала: «Как же тяжела порой эта маска, она словно прибивает меня к земле, вынуждая прятать собственное лицо. Возможно, мне все это приснилось, только я совсем забыла тот сон». Странные мысли бродили в голове Алеф. Она опустилась на колени возле кровати, приподняла подол длинной рубашки и отбросила его от себя. Глубоко дыша, она замерла в молитвенной позе с открытыми глазами.
А выше, в мансардной спальне, в своем ночном облачении — темно-красной объемистой рубашке — Мой также стояла возле своей кровати. Над ней висела репродукция ее любимой картины «Польский всадник». На властном лице всадника застыло выражение печальной задумчивости, а спокойные, широко раскрытые глаза смотрели левее Мой в какие-то загадочные дальние дали. Он был странствующим рыцарем, отважным, невинным, целомудренным и благородным. Но Мой смотрела не на своего героя, а туда, где на полке лежали причудливые и невзрачные обломки кремня. Она пристально вглядывалась в один особый камень, желтовато-коричневый и нескладный, точно кусок старой измятой оберточной бумаги. Девушка подошла и протянула к нему руку. Через мгновение камень слегка сдвинулся, покачнулся и упал с полки прямо в ее подставленную руку. Мой знала о существовании домовых, знала, почему или, во всяком случае, когда они появляются. Она ничего никому не говорила, но втайне радовалась еще раз проверенным способностям, которые свидетельствовали, что она единственная обладает этим загадочным даром. Она приняла его как таинственное и невраждебное явление или как форму бытия, приобщившую ее к жизни неодушевленного мира. Только иногда разнообразные проявления такого дара пугали ее.
Мой положила согретый и успокоившийся в ее руке камень обратно на полку. Потом, как обычно, притащила собачью корзину из Птичника и поставила ее в угол, хорошо видный с кровати. Анакс устроился на привычном месте, он сидел прямо, аккуратно обернув хвостом передние лапы, и смотрел на нее.
— Не бойся, — сказала ему Мой, понимая, что он видел, как упал камень.
Но печальные вопросительные глаза пса говорили ей: «Где мой хозяин? Ведь это ты заколдовала его, и я не знаю, где ты его прячешь».
— Ладно, держу пари, что у тебя хватит смелости!
Где-то в Апеннинах ярким солнечным утром Беллами Джеймс, Клемент Граффе и Харви Блэкет стояли на мосту. Предыдущим вечером, когда Алеф, Сефтон и Мой раздумывали о местонахождении Харви, он принимал участие в небольшом вечернем гулянье — или, как говорят итальянцы, passeggiata — на главной площади итальянского городка. По этой площади, залитой мягким закатным светом, кружили потоки людей, преимущественно молодежь. Все они по большей части двигались по часовой стрелке. В толпе встречалось и много пожилых людей, а также тех, кто предпочитал прогуливаться в противоположном направлении, проталкиваясь по площади через основной поток. На маленькой площади собралось так много народа, что столкновения и конфронтации были неизбежными. Подобные скопления народа Харви наблюдал по всей Италии, но впервые видел столь оживленное сборище. Создавалось впечатление, что эту толпу, подобно косяку рыб на мелководье, выловили сетью и выплеснули в один огромный аквариум. Бархатистая кожа оголенных рук проходящих мимо девушек то и дело соприкасалась с его руками, торчавшими из закатанных рукавов рубашки. Быстро сменялся, проплывая мимо, калейдоскоп улыбающихся, смеющихся, печальных и карикатурных лиц, вобравший в себя всю палитру цветов и возрастов. Люди, спешно пробиравшиеся против основного течения, мягко или грубо отталкивали Харви в сторону. На площади царило хорошее настроение, переходящее даже в своего рода расточительное, чувственное подчинение плодотворному стадному инстинкту. Чинно шествовали под ручку пары девушек, по двое шли юноши, реже встречались пары юношей с девушками, а традиционные женатые пары, включая самый почтенный возраст, улыбаясь, бродили меж ними, по крайней мере в данный момент пребывая в гармоничном согласии с кипучей молодостью. Хищно настроенные одиночки фланировали по краю потока, посматривая на особей другого или своего собственного пола, впрочем, их взгляды совершенно не выходили за рамки приличий. Незаметно, с отсутствующим видом, проскальзывали оригиналы, смакуя в столь многолюдном обществе свое гордое одиночество, личные грехи и печали. Клемента и Беллами такое шоу слегка развлекло, но вскоре им надоело сидеть в большом уличном кафе, откуда они следили за хаотичным передвижением Харви, который с открытым ртом и сияющими глазами, в счастливом забытьи, спотыкаясь и запинаясь, наматывал круги по площади.
