Один из манекенов был одет в Анеттино вечернее платье, с низким вырезом, сшитое из парчи цвета морской волны. При виде наряда Анетта, позабыв обо всем на свете, прямо завопила от восторга.
— Я хочу надеть! Как можно быстрее!
— Надо еще кое-что доработать, — сказала Нина. — В талии явно придется сузить. Ведь вы такая тоненькая, мисс Кокейн, у меня манекенов с такой узкой талией нет. На вас будет смотреться куда лучше, чем на манекене.
Нина всегда старалась польстить Анетте.
Анетта выпрыгнула из своей юбки, под которой обнаружилась еще нижняя, шелковая, в красно-белую клетку, потом сбросила блузку и стащила с шеи алый шарф; и все это она проделала быстро, стремительно, как в детстве на пляже, когда ей не терпелось окунуться в воду. «Скорее! — крикнула Анетта. — Скорее! Скорее!»
Нина осторожно отшпилила платье от манекена. Эти с виду бесформенные лоскуты она перебросила через руку, поднесла к зеркалу, перед которым стояла Анетта, напряженная, поставив ступню перед ступней, руки свесив свободно, словно цирковой акробат перед прыжком. Нина начала приспосабливать детали, и, почувствовав прикосновение к коже холодной, скользящей материи, Анетта закрыла глаза от наслаждения. Когда она их вновь открыла, то увидала себя преображенной. Это было не платье, а прямо триумф! Парчовая ткань, охватывая узкую талию Анетты, к подолу постепенно расширялась, останавливаясь на дюйм или на два над лодыжками; а глубокий овальный вырез переходил в высокий воротник, оттеняющий длинную девичью шею. Оттого, что между строгим, непроницаемым лифом и высоким воротником виднелась грудь, возникало странное впечатление — элегантной одетости и в то же время обнаженности. Но именно такого впечатления Анетта добивалась.
— Чудесно! — сообщила она Нине. — Именно о таком я и мечтала! За такое платье и умереть не жалко!
Нина оценивающе оглядела свое произведение. Ей оно тоже нравилось. На мгновение Анетта словно куда-то исчезла, превратилась в еще один манекен, слилась с этим платьем. «Да, — пробормотала Нина, — неплохо».
Набрав полный рот булавок, портниха начала подгонять ткань вокруг талии и прикалывать лиф к юбке. Чувствуя, как платье все плотнее и плотнее прилегает к телу, видя свои груди, поднимающиеся все выше, как корабль на волне прилива, Анетта ловила себя на мысли, что влюбляется в Нину. Все еще сжимая булавки, Нина минуту стояла позади, обозревая в зеркале свое творение. Именно тогда Анетта почувствовала, что кто-то вошел в комнату. Какой-то мужчина. Вошел и остановился у дверей, в дальнем конце одежной аллеи. Анетта заметила его в зеркале, в котором отражалось теперь уже три головы — ее собственная, совсем близко, ярко освещенная, дальше, чуть в тени, Нинина, и совсем далеко, в полумраке, голова незнакомца. Анетта сознавала, что он смотрит прямо ей в глаза. Спустя мгновение Нина, кинув взгляд в зеркало, тоже заметила его и оглянулась, и Анетта успела уловить на ее лице какое-то сложное выражение — то ли гнев, то ли испуг, а может, и то и другое одновременно.
Мужчина направился к ним. Чувствуя себя в своем зеленом платье по-королевски, Анетта и не подумала повернуться. Просто по мере того как он приближался, она с любопытством наблюдала за его отражением. Отодвинувшись в сторону, Нина привалилась к плотной стене одежд. Остановившись рядом с ней, мужчина кивнул и устремил взгляд прямо на отражающуюся в зеркале Анетту. Теперь она имела возможность разглядеть его. Безусловно, она видела его впервые и тут же заметила вего лице подробность, мгновенно затмившую все остальные: у незнакомца один глаз был голубой, а второй — карий.
Чуть приподняв тяжелую юбку, Анетта медленно повернулась. Она взглянула на Нину, потом на загадочного визитера, а тот, в свою очередь, присматривался к ней, причем без всякого смущения. Он был худощав, русоволос, с небольшими усиками, с мягко очерченным ртом. Анетта и хотела бы, но никак не могла оторвать взгляд от его глаз. В голубом не было ни капли каризны, а в карем — ни капли голубизны. У каждого был свой, безупречно чистый цвет. Существовал профиль с голубым глазом и профиль с карим, а все вместе создавало впечатление двух лиц, соединившихся водно.
— Познакомь же нас, Нина, — обратился к портнихе странноглазый незнакомец.
— Мисс Кокейн, — проговорила Нина. — Мистер Фокс.
Проговорила с каким-то отчаянием и провела рукой по губам. А когда отняла руку, оказалось, что на ней кровь. Должно быть, при виде Фокса она так растерялась, что позабыла о булавках и проколола себе губу. У Анетты, которая каждый год слышала тысячи новых имен, была при всем этом неважная память. Фокс… Где-то в связи с чем-то она эту фамилию, конечно, слышала, но с чем? Этого она не могла припомнить.
— Здравствуйте. Как поживаете? — обратилась она к Фоксу и протянула ему руку. Глаза его просто ее заворожили. «Вот бы мне такие! — подумала она. — Меня бы тогда ни с кем не спутали!»
Галантно склонившись, мужчина поцеловал ей руку и несколько отступил назад.
— В вас есть сходство с вашей матерью, — заметил он. Фокс говорил без акцента, но как-то излишне правильно, что само по себе выдавало в нем иностранца.
Анетта, которой эти замечания насчет сходства с Марсией давно успели наскучить, тут же решила, что Фокс — это просто очередной поклонник матери, и сразу же потеряла к нему интерес.
— Очень мило, — небрежно произнесла она. Фокс отступил в сумрак свисающей одежды и остановился там, как на опушке леса.
— Можно стул? — обратился он к Нине. Она принесла, и он сел там же, где раньше стоял, положив ногу на ногу. — Вы чем-то здесь занимались, — сказал он. — Так продолжайте, не обращайте на меня внимания.
Нина минуту стояла неподвижно. Казалось, она вот-вот закричит. Потом подошла к зеркалу, развернула Анетту, словно та была манекеном, и вновь склонилась над платьем. Анетта вдруг почувствовала себя совсем беспомощной. Нина поднимала ей руки, опускала, поворачивала ей голову во все стороны. Анетта ощущала себя деревянной куклой. Она попыталась в зеркале уловить выражение на лице мужчины, но тот сидел, окутанный тенью; да тут еще Нина развернула ей голову в другом направлении, да так резко, словно это была не голова, а мяч, который ей хотелось от всей души отфутболить подальше, куда-нибудь в угол комнаты. Вот Нина схватила Анеттину левую руку и подняла ее, вот сжала правую и согнула в локте: и все время везде на своем теле Анетта чувствовала портнихины руки, прокалывающие материю. Время от времени уколы доставались и ей. Она видела себя в зеркале с задранными, как у куклы, руками и казалась себе ужасно нелепой. И ей все больше хотелось тоже кого-нибудь уколоть.
И тут память кое-что подсказала ей.
— Вы тот, кого называют Миша Фокс? — спросила она.
— Совершенно верно, — раздался голос у нее из-за спины.
Фокс, она уловила, блеснул улыбкой, но больше ничего не сказал.
— Кажется, вы знамениты какими-то подвигами, — продолжила Анетта, — но боюсь, мне их не вспомнить. У меня очень плохая память.
— И не удивительно, что вы не можете вспомнить, — ответил Миша Фокс, — потому что на самом деле я не знаменит ничем в частности. Я просто знаменит.
