17
День клонился к вечеру, и лампа горела на столе в комнате Питера Сейуарда уже более получаса. За окном под ветвями платанового дерева догорал печальный зеленоватый свет. Задернуты шторы или нет, Питера не волновало никогда. Призраков, слетающихся на обнаженный свет окон, он не боялся. Отложив ручку, Сей-уард озабоченно смотрел на полотнища иероглифов. Они были загадочны, как всегда. Наконец он аккуратно сложил их. Потом взял нож и пододвинул к себе несколько объемистых книг, только что прибывших из Парижа. Глянул на часы, начал разрезать страницы. Прошло немного времени.
Раздался стук в дверь, и вошел Миша Фокс.
— Я опоздал, — произнес он. — Прошу меня извинить.
— Не беда, — ответил Питер Сейуард. — Я не тратил время зря. — Он повернул свой стул, и Миша опустился на пол у его ног. Несколько минут они сидели молча. Миша задумчиво смотрел куда-то в угол, а Питер — на Мишу.
— Вид у тебя усталый, — проговорил Питер Сейуард.
— Все сходят с ума, как обычно, — покачал головой Миша.
— Ты сводишь их с ума, — заметил Питер.
— Но тебяне свожу, — задумчиво сказал Миша. — Слышал, что случилось в доме после того, как ты ушел?
— Да. Рейнбери зашел и рассказал. — Питер, нахмурившись, покачал головой.
— Ну, и ладно, — отозвался Миша. В интонации, с которой он это произнес, угадывалось, что с грустными делами покончено и теперь можно заняться более веселыми. — Фотографии у тебя?
— У меня, — согласился Питер и, потянувшись к ящику стола, извлек оттуда объемистую потрепанную книгу в зеленой обложке. Бухнув ее на пол, он слез со стула и сел рядом с Мишей. Тот уже листал страницы и был настолько взволнован, что почти разрывал их.
— Прекрасно! — воскликнул он. — Лучшего я не видел! И до чего детально! Какой же ты умница, Питер! — Он радовался, словно ребенок, он почти хлопал в ладоши, и лицо его выражало теперь и живую боль, и радость, с него совершенно исчезло то напряженно-внимательно-недовольное выражение, присутствовавшее еще минуту назад. — О Питер, если бы ты знал, как я растроган! Какие дивные фотографии! Они трогают мою душу чем-то, что вскоре вернется ко мне. Я чувствую, вернется! Какое это чудо! — чувствовать, что ничего, оказывается, не умерло!
Питер Сейуард неуклюже сидел на полу, положив руку на сидение стула и наблюдая за Мишей. Море книг окружало их.
Миша молча разглядывал какой-то снимок.
— Вот эта маленькая улочка, видишь? — наконец произнес он. — А где-то здесь магазин, да, кажется, краешек его виден. И там я в детстве покупал сласти. А если вот сюда пойти, то будет наш дом. Улица, потом площадь, а уже за ней наша улица. — Он перевернул страницу. — А здесь! — воскликнул Миша. — Здесь, за этим углом что было? Ну-ка, отвечай. — И он показал Питеру фото.
— Наверное, твоя школа? — немного подумав, сказал Питер.
— Правильно! — вскричал Миша. Догадливость Питера так его восхитила, что он чуть ли не кинулся обнимать его. — А помнишь, в ту нашу встречу я все пытался вспомнить, как же звали учителя немецкого языка? Так вот, вспомнил — Кюнеберг!
— Кюнеберг, — повторил Питер. Он смотрел на Мишу и чувствовал изумление и нежность, неизменно пробуждающиеся в нем во время этих странных встреч. Миша был загадкой, которую, Питер это чувствовал, ему никогда не удастся разгадать… при том, что, наверное, никто не знал о Фоксе так много, как он. Но чем больше Миша раскрывался перед Питером, тем загадочней становился. Когда-то Мише взбрело в голову рассказать Питеру о своем детстве; и постепенно из его воспоминаний возникла картина настолько удивительная, что Питер сначала принял все услышанное за некий смешанный с крупицами правды вымысел; но сейчас он думал уже по-иному: это была увиденная Мишей правда, и точность, и полнота деталей в передаче, ее для него невероятно важны.
Иногда, находясь в обществе Питера, Миша надолго задумывался, пытаясь что-то вспомнить, например фамилию учителя, и тогда лицо у него становилось важно-насупленным, как у маленького ребенка. Именно Миша предположил, что серия качественных снимков может оживить его память — и Питер через одного своего коллегу сумел раздобыть несколько фотографий в архиве Варбурга.
— А здесь, — сказал Миша, глядя на изображение какого-то фонтана, — здесь была бронзовая рыба. Я совершенно забыл, как странно! Нет, на снимке ее нет; она с другой стороны. И вода текла, но не из пасти, а из глаз. Помню, как я все спрашивал у мамы: почему рыба плачет? А на этой площади, — Миша перелистнул страницу, — каждую осень устраивали громадную ярмарку. Ох, и ярмарка была! Как там было ужасно, — Миша вдруг замолчал, прикусив губу.
— Почему? — спросил Питер.
— Ну там устраивались… разные соревнования для развлечения публики, — проговорил Миша, — и дети должны были принимать участие. И знаешь, какие мы получали призы? Крохотных цыплят, только вчера вылупившихся.
— Вот как.
— Да, — продолжал Миша. — Мы игрались ими день или два, а потом они умирали. Они не могли выжить. И все это знали. И балаганщик, и родители… — голос Миши постепенно затих. Питер окинул его быстрым взглядом. В глазах у Миши блестели слезы. Но это не удивило Питера. Во время этих странных бесед Миша довольно часто плакал.
— Первый случай запомнился очень ясно, — снова заговорил он. — Я был тогда очень маленький. И не мог понять, что же случилось с моим цыпленком. Кто-то объяснил… словно это было в порядке вещей.
Питер Сейуард молчал. Как и всегда, когда Миша начинал вспоминать, его охватывало какое-то неопределенное и вместе с тем мучительное беспокойство.
— После этого, — рассказывал Миша, — я стал наблюдать за животными, чтобы увидеть, как они умирают. Но нет… человек никогда не видит смерти животных. Этой чести он не удостоен. И умерших животных, их он тоже не видит. Подумай, сколько существ вокруг нас: птицы, звери, разнообразнейшие насекомые! Они беспомощны, и срок их жизни так мал. Но их трупов человек не видит. Куда же они деваются? Поверхность земли уже должна была быть завалена телами погибших животных. Думая об этом, я иногда…
— Что?
— Убивал животных, — Миша сидел совершенно неподвижно, подняв одно колено, а другую ногу подвернув под себя. Он пристально глядел куда-то вдаль, словно видел прошлое.
— Для чего ты это делал? — тихо, словно находясь вблизи спящего, поинтересовался Питер.
— Мне было их так жаль, — откликнулся Миша. — Они так беззащитны. Все что угодно может их ранить. И я не мог… этого вынести, — еле слышно произнес Миша. — Однажды кто-то подарил мне котенка, и я… убил его.
Питер Сейуард вновь глянул на него и отвернулся. Он посмотрел на Мишину руку, лежавшую на ковре почти рядом с его рукой. Она слегка дрожала и показалась обеспокоенному воображению Сейуарда каким-то существом, маленьким и беспомощным. Он покачал головой. Не впервые они говорили о таких вещах. «Что за демон такой, — спрашивал себя Питер, — заставляет Мишу непрестанно причинять боль именно этому участку души? И как странно близки в этом человеке жестокость и сострадание».
