— Мисс Мюриэль…
— Извините, — тихо проговорила Мюриэль. — Я хочу вам кое-что сказать.
Евгений всмотрелся в ее лицо. В нем было что-то странное. Лицо сначала сморщилось, потом вытянулось, словно подвешенное на крюк. Лицо Мюриэль всегда казалось Евгению каким-то отталкивающим. Но теперь она напоминала демона в муках. Ему стало не по себе.
Евгению никогда не нравилась Мюриэль. Она казалась ему неженственной и холодной. Он ставил ее в один ряд с Шедокс-Браун — бесцеремонная английская дама, которая как бы и стремится помогать, но при этом не может скрыть своего высокомерия. Этим дамам присуща самоуверенность, которой позавидует любой супермен. Евгений всегда чувствовал, как настроено к нему общество, и мог безошибочно определить, считают ли его равным себе или все же хоть на каплю, но презирают. Мюриэль тщательно выспрашивала его о прошлом, но в ее вопросах не было сочувствия, даже любопытства. Он чувствовал, Мюриэль просто хочет найти для него наиболее подходящую «полочку». Чтобы знать, что с ним делать, надо его как можно точнее классифицировать.
Она подарила ему шкатулку, но это был очень горький подарок. Он простил шкатулку, но не Мюриэль. Она вторглась куда не следует, ущемила его достоинство, во всяком случае, доставила неприятности; это было вторжение в сферу личную, в тайну, которая ее не касалась. От ее неловкого прикосновения вернулась из прошлого боль, заставшая его врасплох, и от этого вдвойне унизительная. Он негодовал, что она подглядела его слезы, что она бесцеремонно прогнала Лео, словно имела власть над сыном, ту власть, которую потерял он, отец. Она — враг Пэтти. Евгений давно это понял. А после безобразной сцены с кастрюлей супа он начал считать ее не только отвратительной, но и опасной.
Евгений взял себя в руки. Наверняка мисс пришла пожаловаться на какой-то проступок Лео.
— Будьте добры, закройте дверь, — сказала Мюриэль.
— Что случилось, мисс Мюриэль?
Мюриэль опять села. Она смотрела на него, уныло скривив рот. Узкие глаза поблескивали на лице, которое все больше походило на маску.
— Я полагаю… какие-то неприятности… наверняка, Лео… — с тревогой проговорил Евгений.
— Мне нужна ваша помощь, — глухо произнесла Мюриэль. Ей трудно было говорить.
— Простите, но я не понимаю.
Как будто справляясь с удушьем, Мюриэль сжала в ладони край скатерти, наклонила голову и на миг зажмурила глаза.
— Это я нашла вашу икону.
— Как вы сказали?
— Это я нашла икону и принесла ее. Пэтти просто заметила ее в зале. Это я должна была отдать икону.
— Значит, икона была у вас? Вы взяли ее… Я не понимаю.
— Это слишком сложно. Говорю вам, я нашла ее. Я как раз собиралась отдать, но Пэтти ее украла.
— Украла? Боюсь я вас не вполне понимаю, — сказал Евгений. «Она опасна», — подумал он, неприязненно глядя на нее.
Мюриэль впилась в Евгения горящим взглядом. Лицо ее выражало не иначе как ненависть.
— Ну, когда венчальные колокола зазвонят для вас с Пэтти? — выдавила она.
Евгений почувствовал гнев — маленькую красную точку в центре его поля зрения.
— Это касается, думаю, только нас — меня и Пэтти.
— Значит, вы собираетесь жениться? Вы влюблены? Пасторальная сценка, которую я застала на кухне…
— Не лучше ли вам оставить нас в покое? Вы пришли что-то сказать? Говорите и уходите. Меня ждут дела.
— Нет у вас никаких дел, — откинувшись на спинку стула, произнесла Мюриэль. Лицо ее стало вдруг гладким, непроницаемым, оно дышало холодом, как слоновая кость, как алебастр. Она глянула вверх, на икону.
— Думаю, вам следует кое-что узнать о Пэтти.
Страх предчувствия сжал сердце Евгения.
— Я не хочу с вами говорить…
— Тогда просто выслушайте. Надеюсь, для вас не тайна, что Пэтти — наложница моего отца.
«Не хочу… не надо», — пытался произнести Евгений.
— С отцом она в связи уже долгие годы, — продолжила Мюриэль четко и ясно, как на уроке. — Из-за нее отец ушел от матери, из-за нее мать погрузилась в отчаяние и умерла. Отец пользуется ею, когда хочет. Вот и на прошлой неделе, в пятницу днем они занимались любовью на полу, в его кабинете. Я слышала… как животные. Так что поинтересуйтесь у Пэтти, и увидите, что будет.
Евгений приложил руку к сердцу. С силой надавил на грудь. Что-то темное рвалось из него, а он не пускал. «Это ложь». Но его слова прозвучали так слабо, словно и не слова уже это были, а травинки, сухие и ломкие.
— Спросите у нее.
— Пожалуйста, уходите.
Она выполнила то, ради чего пришла, и осталась — тонкая, холодная и твердая, как игла. Евгений едва заметил, как она покинула комнату.
Глава 21
— Простите, дорогая, это снова я, Антея Барлоу. Может, я излишне настойчива…
— Он не хочет вас видеть.
— Ну, послушайте…
— Что, не понимаете? Он не хочет вас видеть.
— Но позвольте мне…
— Уходите.
— Я знаю, что отец Карл болен…
— Какое вам дело?
— И епископ…
— Хватит, убирайтесь.
— Но, Пэтти, поймите, отец Карл…
— Для вас я — мисс О’Дрисколл.
— Пэтти, милая, я все о вас знаю…
— Нет, не знаете. Никто обо мне не знает, никто.
— Бедняжка, понимаю, с вами что-то стряслось, поделитесь со мной…
— Ишь чего захотела! Ну-ка прочь от двери!
Обливаясь слезами, Пэтти с силой толкнула посетительницу. Персидская лама сдала позиции. Во мгле миссис Барлоу заскользила по ступенькам и задержалась на кромке льда. Дверь захлопнулась. Пэтти, которая до этого шла в комнату Мюриэль, вернулась в пустой зал. О просительнице она тут же забыла. Опустив голову, она стала взбираться по ступенькам. Добравшись до верха, потеряла тапок, но не остановилась, чтобы надеть его.
Евгений порвал с ней. Она не могла не сказать ему правду, вернее, не согласиться с той правдой, которую он уже знал. Она попыталась объяснить случившееся в пятницу. Ее застали врасплох… только раз… давным-давно все кончилось. Но объяснения не получилось. Стоило ей заикнуться об этом, и она тут же теряла дар речи. Отчаяние мешало ей говорить. Что тут объяснять? Да, она грязная и никчемная, черная, да, она любовница другого. От правды никуда не денешься, даже если бы Карл не овладел ею тогда, он мог бы сделать это в любой час, в любую минуту. Она в его власти. Он — Господь, а она — земля, неподвижная, безгласная, бесконечно покорная. Евгений задавал ей вопросы мучительно, упорно, и чем дольше это продолжалось, тем яснее она понимала, насколько полно, насколько безнадежно принадлежит Карлу. Она давно куплена, и выкупить ее невозможно.
