— Знаю, дорогая, я только…
— Так, значит, ты смирился?
— Да. Гобелен исчез. И остальное исчезнет. Я уже распрощался с прошлым.
— Ну, я-то не смирилась, — сказала Герда, — А теперь иди, пожалуйста. Я хочу подумать.
Люций поспешил к себе наверх, плеснул в стакан немного виски, поставил пластинку со вторым Бранденбургским концертом Баха и торопливо начал восстанавливать сожженные стихи. Он помнил все их наизусть.
Герда сидела задумавшись. Это он заставил их постареть. Что же ей теперь, конец как занятой, деятельной женщине в здравом уме и рассудке? Остается лишь дожидаться, пока не станет никому не нужной, ноющей, злобной старой ведьмой? Переведя взгляд на стену, она стала вспоминать бесконечные шутки Сэнди по поводу сцены, изображенной на гобелене.
―
— Хватит об этом, Стефи.
— И еще, нехорошо так поступать с собственной матерью.
— У нас с ней особые отношения.
— Пожалуйста, говори нормально. Из всего ты выводишь теорию. Не понять, когда ты говоришь серьезно.
— Хорошее правило, которым следует руководствоваться почти всегда.
— На деле дом не такой уж большой, и твоя мама ведет хозяйство на скудные средства, она рассказывала мне…
— Вы отлично спелись!
— Разве ты не рад?
— Да… разумеется, рад…
— Я думаю, она горемычная пожилая женщина.
— А я думаю, что не очень-то моя мать горемычная.
— Ты плохо о ней отзываешься, а между прочим, хочешь ею восхищаться, я все вижу.
— Ты не видишь всего и никогда не увидишь. Не пытайся и понять, Стефи. Люди, которые понимают, гибнут.
— Иногда ты пугаешь меня. Ты был так груб с ней, просто не верится, и это ужасно, что ты продаешь дом, это кошмар.
— Некоторым мужчинам нравится тратить жизнь на игры с собственностью. Мне нет. Я не желаю гробить мое и твое время на пустую возню с деревьями, стенами и дренажными трубами. Мать как-то умудряется с этим…
— Думаешь, я не смогла бы?
— Да зачем это тебе? Я хочу, чтобы мы были свободны.
— А я не хочу быть свободной. Я была бы счастлива возиться с деревьями, стенами и дренажными трубами. У меня в жизни не было ничего своего.
— Повезло тебе.
— Ты не представляешь, каково…
— От сотворения мира, может, с Эдема женщины склоняли мужчин к обладанию материальными благами. В характере женщин — иметь. Не говорю, что это их недостаток, такова их природа, женщинам важно иметь, мужчинам — быть. Благодарение Богу, что ты не собираешься втягивать меня в…
— Лучше бы я никогда не видела Холла.
— Я привозил тебя не для того, чтобы демонстрировать имение, а познакомить с матерью. Только раз…
— Зачем вообще ты хотел познакомить меня с ней?
— Чтобы она приняла тебя, приветила, одобрила, была обходительна с тобой. Я хотел показать тебе, что такое возможно.
— Ты имеешь в виду, потому что это помогло бы мне не чувствовать себя?..
— Да.
Желтый «вольво» свернул налево, к деревне.
— Ты все решаешь без меня, — сказала Стефани, — Не относишься ко мне как к равной.
— Очень мало мужчин относятся к женщинам как к равным, и если я отношусь к тебе так же, то это никак не связано с твоим прошлым. Я просто люблю тебя, и ты — моя собственность. А не те чертовы деревья.
Рука Стефани скользнула по сиденью «вольво» за спину Генри. На Стефани было то же черное платье с брошкой в виде терьера, только ворот сейчас был расстегнут. Внешне она, так казалось Генри, изменилась с первой их встречи. В круглых глазах появлялись задумчивость, тень тайны и мысли, отчего лицо становилось энергичным, почти красивым. Она облизнула губы, проверяя помаду, сказала:
— Забавный ты. Интересно, говоришь ли ты когда-нибудь то, что думаешь? Я даже толком не попрощалась с твоей мамой.
— Она была в дурном настроении. Не из-за тебя.
— Ты купишь мне колечко с бриллиантом?
— Полагаю, что да.
— Я поверю всему, что ты ни скажешь, если купишь мне колечко с бриллиантом.
— Ты веришь в волшебство. Естественно, веришь.
— Генри, пожалуйста, давай будем жить в Холле. Можешь продавать все остальное, но оставь Холл. Ты не можешь продать его, надо быть сумасшедшим, чтобы это сделать.
— Стефи, я должен избавиться от него, иначе он меня уничтожит. А если просто оставить его матери, в конце концов он меня одолеет. Да господи, меня или Холл ты хочешь? Я всей душой ненавижу это место. Не могу выразить, как я рад, что возвращаюсь с тобой в Лондон.
— Я была такой бесправной и несчастной, ничего не имела…
— Я стану трудиться не покладая рук ради тебя. Это придаст жизни смысл. Я хочу жить просто и быть нужным.
— Все дело в Сэнди.
— Сэнди тут ни при чем!
— Нет, при чем.
— Небось ты с моей матерью вволю наговорились о Сэнди, да?
— Ты ревнуешь?
— Хочешь, чтобы я разбил машину?
Генри резко свернул на обочину и заглушил мотор. Они уже почти доехали до деревни. Против них тянулась освещенная солнцем стена парка, крупные прямоугольные золотистые камни, в которых там и тут поблескивали спирали окаменевших раковин.
В этот миг Генри увидел высокую фигурку Колетты Форбс, шагавшую к ним по дороге. Он было потянулся включить мотор, потом откинулся обратно на спинку сиденья. Она уже должна была получить его письмо. Ему ужасно не хотелось говорить с ней.
Стефани, сидевшая спиной к дороге, спросила:
— Что случилось?
Генри напряженно смотрел перед собой. Лобовое стекло потемнело. Колетта обошла машину и остановилась с его стороны. Генри опустил боковое стекло. На Колетте была зеленая твидовая куртка с поясом, в тон ей бриджи и белая блузка. Длинные каштановые волосы стянуты в хвост и перекинуты на грудь.
— Привет, Генри!
— Привет, Колетта! Стефани, это Колетта Форбс, которая живет поблизости. Колетта, познакомься с моей fiancee, Стефани Уайтхаус.
— Здравствуйте! — поздоровалась Стефани.
— Слушай, — сказала Колетта, обращаясь к Генри, — я получила твое письмо, где ты пишешь о ней.
— Ну, ют и она, собственной персоной, — сказал Генри! — Благодарю тебя за письмо, я его оценил.
— Оценил? Забавное словечко.
— Так и письмо забавное.
— Рада, что позабавила тебя. А вот твой ответ был очень глупым и грубым.
