Полуподвальное помещение было огромным и занимало все пространство под домом. В нем было довольно темно, единственное окно выходило на улицу внизу фасада, куда не попадало солнце. Голый деревянный пол, только в углу, у большого квадратного дивана-кровати лежал коврик. Стены тоже голые, только на дальней, противоположной окну, висела мишень. У другой стены стоял большой шкаф и рядом с ним два длинных стола, заваленных книгами. Под мишенью большой письменный стол с зажженной лампой, за которым сидел Краймонд в очках без оправы и что-то писал. Он поднял голову, увидел Джин, снял очки и потер глаза.
Джин пошла через всю комнату к нему, чувствуя, что сейчас упадет, не дойдет. Схватила стоящий рядом стул, подтащила к столу и села лицом к Краймонду. Потом тонко, по-птичьи всхлипнула.
— Что случилось? — спросил Краймонд.
Джин не смотрела на Краймонда, просто была не в состоянии смотреть ни на что в отдельности, поскольку помещение — мутное оконце, лампа, дверь, диван со старым сбитым ковриком возле, мишень, белый лист бумаги, на котором писал Краймонд, лицо Краймонда, его рука, очки, стакан воды, килт, непостижимым образом оказавшийся внизу, — все слилось как бы в светящееся колесо, медленно вращавшееся перед ней.
Краймонд молчал, выжидая, глядя на нее, пока она ловила ртом воздух, мотала головой и жмурилась.
— То есть что значит «что случилось»? — сказала Джин. Сделала несколько глубоких вдохов. — Ты хоть сколько-нибудь спал?
— Да. А ты?
— Я нет.
— Так, может, лучше поспать? Наверху в задней комнате есть диван. Боюсь, правда, постель еще не убрана.
— Значит, не ждал меня.
— Обычная неаккуратность.
— Так ты ждал меня?
— Конечно.
— Что бы ты стал делать, если бы я не пришла сама?
— Ничего.
Они помолчали. Краймонд проницательным, несколько усталым взглядом разглядывал ее. Джин смотрела под стол на ноги Краймонда в коричневых шлепанцах.
— Так это твой килт.
— Взял напрокат. Это можно сделать.
— Вижу, ты еще не расстался с мишенью.
— Это символ.
— И с оружием. Скажешь, что и это символ?
— Да.
— Ты давно это задумал?
— Нет.
— А как достал билет на бал, все ведь было распродано?
— Попросил Левквиста.
— Левквиста? Я думала, ты с ним поссорился много лет назад.
— Я написал ему и попросил билет. Он прислал билет, приложив саркастическую записку на латинском.
— А если бы не прислал, что бы ты делал?
— Ничего.
— Хочешь сказать… а, неважно. Как ты узнал, что я буду на балу?
— Лили Бойн сказала.
— Ты не думал, что это я ее подучила?
— Нет, не думал.
— Я тут ни при чем.
— Знаю.
— Ну а Лили Бойн?
— Что «Лили Бойн»?
— Ты ведь пришел с ней.
— Так принято, приходить с партнершей.
— А не для того, чтобы сохранить лицо, если бы я проигнорировала тебя?
— Нет.
— Знал, что такого не случится?
— Да.
— Ох, Краймонд, почему… почему… почему сейчас?
— Ведь сработало, да?
— Но послушай, а Лили…
— Не будем о пустяках, — сказал Краймонд, — Лили Бойн — ничто, она стремилась познакомиться со мной, я обратил на нее внимание, потому что она знает тебя. Она мне нравится.
— Почему?
— Потому что она ничто. Полный ноль. Сама себя таковой считает.
— Ты находишь ее отчаяние забавным?
— Нет.
— Хорошо, забудем о ней, я понимаю, почему ты использовал ее. Что ты писал, когда я пришла?
— Книгу, над которой работаю уже какое-то время.
— Ту самую?
— Книгу, если угодно, ту самую.
— Скоро закончишь?
— Нет.
— Чем займешься, когда закончишь?
— Изучением арабского.
— Могу я помогать тебе в работе над книгой, собирать материалы или еще что, как я уже делала?
— Это уже пройденный этап. Вообще, тебе надо писать что-то свое.
— Ты это уже говорил. Ты рад меня видеть?
— Рад.
— Ладно, в сторону все эти разговоры. Я ушла от Дункана. Я здесь. Я твоя, твоя навсегда, если нужна тебе. После этой ночи, предполагаю, что нужна.
Краймонд задумчиво посмотрел на нее. Его тонкие губы протянулись прямой линией. Длинноватые, очень тонкие тускло-рыжие волосы были тщательно причесаны. Светлые глаза, в которых так часто вспыхивала мысль или едкая насмешка, были холодны и спокойны, тверды, как два непроницаемых голубых камешка.
— Ты ушла от меня.
— Я не знаю, что тогда случилось, — сказала Джин.
— Я тоже.
— Это не должно было случиться.
— Но это выявило кое-что.
— Теперь это неважно. Не может быть важным. Если б было, ты бы не пришел на бал.
— Да что бал. Просто захотелось вдруг, вот и пришел.
— Ах так! Краймонд, пойми, я бросила мужа, которого уважаю и люблю, и друзей, которые никогда не простят меня, и все ради того, чтобы полностью и вечно принадлежать тебе. Отныне я твоя. Я люблю тебя. Ты единственный человек на свете, которого я могу любить беззаветно, всем своим существом, телом и душой. Ты мой мужчина, мой совершенный супруг, а я — твоя. Ты должен чувствовать это сейчас, как я чувствую, как оба мы чувствовали прошлой ночью и дрожали, потому что чувствовали. Это чудо, что мы вообще встретились. Нам божественно повезло, что мы теперь вместе. Мы больше ни за что, ни за что не должны расставаться. Так проявляется истинная наша сущность, и тогда мы как боги. Глядя друг на друга, мы видим подлинность нашей любви, понимаем ее совершенство, узнаём друг друга. Моя жизнь в твоих руках и, если понадобится, моя смерть. Жизнь и смерть, как какое-то «будет разрушен Израиль» — «если я забуду тебя, Иерусалим…»
[37]
Краймонд, который молчал в протяжении этой тирады, сказал, придвинув стул к столу и беря очки:
— Меня эти еврейские клятвы не волнуют — и мы не боги. Мы просто должны посмотреть, что из этого выйдет.
— Хорошо, если не получится, мы всегда сможем убить друг друга, как ты сказал в тот раз! Краймонд, ты сотворил чудо, мы вместе… разве ты не доволен? Скажи, что любишь меня.
