— Да вроде как была, в семнадцать лет…
— Я вхожу и вижу тебя раздетой, и она раздевается.
— Не сходи с ума! Я хотела, чтобы она примерила одно из моих платьев!
— И ты бы позволила ей пачкать твое платье своим младенческим телом! Неужели не понимаешь, что по мне все это отвратительно, омерзительно?
— Прекрати, прекрати!
— Мне не нужны соглядатаи. Ты подослала Лили Бойн, сказать о бале. Ты обсуждала с ней меня. Пригласила эту девчонку и, наверно, с ней тоже обсуждала.
— Я тебе уже говорит, что не подсылала Лили! И конечно, не обсуждала тебя с Тамар! Краймонд, мы должны доверять друг другу. Спустись на землю! Я верю каждому твоему слову. Не начинаю чего-то там выдумывать! Если я не смогу верить тебе, я сойду с ума… если мы не сможем верить друг другу, то сойдем с ума оба.
— Если ты мне лжешь, я убью тебя.
— Я больше не буду встречаться с Тамар. Скажу отцу, чтобы послал ей чек. Только успокойся! Не выношу, когда мы становимся далеки друг другу, как сейчас, для меня утратить тебя хоть на секунду равносильно смерти. Я живу тобой, дышу тобой…
Краймонд уставился в пол, потом поднял глаза. Холодное, как металл, злое выражение, причинявшее ей мучительную боль, исчезло с его лица. Теперь на нем были написаны усталость и смутная тоска, тонкие губы приоткрыты, подбородок чуть отвис. Он посмотрел на нее, потом отвел глаза и тяжело вздохнул. Джин поняла, что буря миновала. Прежде она стояла перед ним, а сейчас подошла, села рядом на диван, и он обнял ее за плечи, тихо, устало, успокаивающе.
— Я живу и дышу тобой, — сказал он. — Я верю всему, что ты сказала. Неприятно было увидеть здесь ту девчонку. Не люблю молоденьких девчонок.
— Я рада, что ты вернулся к ужину. Решил пропустить митинг?
— Его отменили. Купил несколько нужных книг. Так что время потратил не зря.
— Ты женишься на мне?
Время от времени Джин задавала ему этот вопрос. Ей нравились брачные узы, Краймонду нет.
— Что ты волнуешься? Не нужно тебе никакого ручательства.
— Знаю. Но мне нравится быть замужем.
— Не понимаю почему. Если хочешь развестись, действуй.
— Ты сказал, что не хочешь, чтобы я разводилась.
— Я не хочу, чтобы ты с ним виделась.
— А это и не понадобится. Лондонский адвокат отца все сделает.
— Поступай как знаешь.
— А тогда женишься на мне?
— Джини, не надоедай мне с этим!
— Я хочу, чтобы мы жили во Франции.
— Моя работа здесь.
— Всех тех людей встретишь и в Париже. А нельзя иметь квартиру в Париже?
— Нет, мы не можем этого себе позволить.
— А когда закончишь книгу, отправимся вместе путешествовать, объедем всю Европу, ты будешь читать лекции, тогда ты уже станешь знаменитостью… Как хочется уехать отсюда с тобой, оказаться вдвоем где-нибудь далеко.
— Когда-нибудь окажемся — возможно, на том свете.
— А еще хочу, чтобы ты воспользовался моими деньгами. Позволил мне тратить наши деньги.
— Давай не будем опять приводить этот аргумент. Ты купила два красивых платья. Сокол, сокол, не волнуйся, крошка сокол. Тебе нужно работать, учиться, у тебя мозги простаивают. Нужно найти себе какое-нибудь занятие.
— Я бы с радостью помогала тебе.
— Тебе нужно заняться чем-то своим, соколица. Ну хватит, пойдем вниз.
Когда Джин наутро после бала пришла к Краймонду, она ни о чем не думала, кроме того, что должна быть с ним и, если возможно, остаться с ним навсегда. Немного позже она предложила помогать ему в работе, свое сотрудничество, как в прежние времена. Краймонд ответил, что не нуждается в ее помощи, он только потеряет время, пытаясь объяснить, что ей нужно делать. Краймонд не печатал на машинке и писал от руки. (Не представлял, как можно иначе записывать серьезные мысли.) Джин была готова научиться печатать или даже работать с «электронным редактором». Краймонд ответил, что пользуется услугами квалифицированного машинописного бюро, не выносит стука машинки в доме, а «электронный редактор» вызывает у него отвращение. Он прочитал ей целую лекцию о том, как она должна искать работу, упрекал, что она не использует свои таланты. Надеясь угодить ему, Джин спросила его мнения относительно своего желания стать социальным работником; но, поближе познакомясь с этой сферой, она поняла, что не подходит для такой деятельности, и Краймонд согласился, что это будет пустая трата времени. Он больше хотел, чтобы она использовала свои университетские навыки, получила степень, училась дальше, занялась языками. Сам Краймонд владел несколькими и читал (хотя говорить не мог) на французском, немецком, итальянском, испанском и русском. К тому же не забыл латинский с греческим и частенько открывал книгу какого-нибудь древнего поэта. Джин, желая быть полезной ему, подумала, уж не взяться ли ей за китайский, но оба пришли к выводу, что вряд ли стоит ждать от этого выгоды в ближайшем будущем. Обсудили, не заняться ли ей греческим, и Краймонд неожиданно отверг эту идею. Единственный язык, которым Джин свободно владела, был французский. Она купила немецкую грамматику, но Краймонд остался равнодушен к ее успехам. Получить в Оксфорде степень бакалавра по истории было делом далеким, к тому же ее совсем не прельщала карьера историка или школьного учителя. Другое дело английский язык и литература, но она не стала заикаться о таком варианте, чтобы не показаться легкомысленной. Выдвинула идею кратких компьютерных курсов, но компьютеры Краймонд не любил. Он также был категорически против того, чтобы она пыталась изучать философию. Другая сложность состояла в том, что на деле он не желал, чтобы она выходила из дома.
Впрочем, Джин не скучала от безделья. Теперь, когда она была с Краймондом, она обнаружила, что все глубже и глубже погружается в любовь. Она жила любовью. Когда она оставалась одна, ее долгими часами преследовала дрожь, трепет любви. Никогда прежде она так живо не испытывала ее присутствие — предельное единение с другим существом, взаимопроникновение тел и душ, интуитивный абсолют обоюдной самоотдачи, любовь двух богов. Забвение себя, ослепительная слепота соития были частью и всей их жизнью, составляя таинство или ритуал, которым она жила, одним бесконечным мгновеньем его предвкушения и воспоминания о нем. Молчание вдвоем, сон вместе заставляли ее плакать от счастья или рыдать в душе от нежности. Ощущение надежности частью внушалось его абсолютным верховенством во всех вещах. Он определял, когда и для чего им ложиться в постель. Краймонд, хотя и очень страстный по натуре, отличался чрезвычайно пуританским поведением. Он не говорил о сексе, в постели oт него было не услышать грубых слов, а то и вообще ни слова. Он не позволял Джин видеть его раздетым; она тоже раздевалась быстро и сдержанно, показываясь или полностью одетой, или уж полностью обнаженной. (Она поняла: случай с Тамар неприятно поразил его отчасти потому, что был нарушением этого правила.) Теперешняя их близость, образ существования приобрели совершенно иной характер, отличный от того, что было в Ирландии. Там их тайные любовные встречи, представлявшиеся столь прекрасными, омрачались не только страхом, что Дункан все узнает, но и страхом ожидания конца чего-то слишком неожиданного и чудесного, чтобы длиться долго. В Ирландии они были бесприютными, и это сказывалось тревожной свободой, которая действительно подтачивала их любовь. Они как бы оглядывались назад, ища счастье, по крайней мере Джин оглядывалась. Сейчас они жили в экстазе, к которому неприменимо понятие счастья. Однажды, когда она сказала Краймонду, что счастлива, он, казалось, был удивлен, как если бы это было нечто, что следовало принять к сведению наряду с прочим. Она сказала себе, что ему близко понятие экстаза, но не понятие счастья. Не ради счастья было все это. Когда Джин, просыпаясь с ним рядом, или ожидая его возвращения домой и дыша медленно и глубоко, ощущала в себе покой, космическую реальность этой радости, которая теперь не имела названия, она думала о том, что, несомненно, этого ей хватит, чтобы наполнить дни и часы до конца жизни. Она родилась заново, все ее существо обновилось, она обрела новую чистую плоть, новую ясную душу. Наконец она сможет постичь мир, с ее глаз спала пелена, ощущения обострились, никогда прежде мир не представал перед ней таким живым, многоцветным и многообразным, огромным и совершенным, как миф, и в то же время полным крохотных особых случайных вещей, расставленных на ее пути, как божественные игрушки. Она открыла для себя дыхание — дыхание, какое практикуют святые, дыхание планеты, мироздания, движение жизни, к Бытию.
