— Какую личность?
— А, хватит! — отмахнулся Джерард.
— Буржуазная личность не уцелеет в этом смерче, она уже расколота, обессилена, знает, что она — фикция. Я не предпочитаю отчаяние, я, если хочешь, предпочитаю здоровое общество, которое еще не существует. Но нельзя увидеть хотя бы тень того общества, если не осознал крах общества этого.
— Ты небось видишь себя комиссаром всемирного государства кукол, которые не умеют ни читать, ни писать! У элиты останутся книги, остальным — телевизор!
— Нас там не будет, мы — отребье, не заслуживающее ничего, даже кнута, мы, конечно, страдаем, переживаем собственный конец, все, что мы можем сделать…
В холле зазвонил телефон. В столовую заглянула Патрисия:
— Это Роуз, просит тебя.
— А, черт! — не сдержался Джерард и вышел, закрыв за собой дверь.
Голос Роуз был взволнованным и извиняющимся:
— Дорогой… ты в порядке?
— Разумеется, я в порядке!
— Прости, пожалуйста, что не позвонила раньше, меня не было дома… очень необычное утро, потом расскажу. Я бы позвонила раньше, да не нашла телефонной будки. Как прошло?
— Что «как прошло»?
— Ну, твой разговор с Краймондом!
— Мы еще не закончили.
— Не мог бы ты спровадить его? Не…
— Роуз, перезвони, если нетрудно, попозже, ладно? Извини, мне надо идти.
Он опустил трубку и поспешил обратно в столовую.
Краймонд стоял, разглядывая картину, которая изображала гейшу в лодке.
— Не уходи, Дэвид. Сядь.
Вид у Краймонда был более непринужденный. Разгоряченный спором, он казался моложе и не таким усталым.
— Что, Роуз вообразила, что может дойти до драки?
— Беспокоится!
— Надеюсь, я победил тебя интеллектом.
— Еще нет!
— Мне скоро нужно будет идти…
— Присядь.
Они сели. Помолчали секунду.
— Мы прервались на том, что ты сказал: все, что мы можем сделать…
— Да, — подхватил Краймонд, — все, что мы можем сделать, это понять страдание, выразить его, увидеть, дышать им…
— Ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится — доныне
[81]
.
— Верно…
— Не воображай, что можешь отменить страдание!
— Тебе стоит поразмыслить над смертями, придающими особое значение этим словам!
— Ну хорошо, — не все, но в основном?
— В основном, во многом… мы должны думать обо всей истории, обо всех людях, которые легли в землю и стали прахом, и думать об этом как о части того, что происходит сейчас, когда люди угнетены, или же запуганы, или же голодают…
— Это лишь самодовольная риторика, — сказал Джерард. — А что до марксизма, тут, может, и не идет речь о голоде, но уж о страхе — это точно!
— Вздор. Мы должны пытаться смотреть в будущее и надеяться. Трудно правильно мыслить в неправильном мире. Необходимо мыслить в категориях совершенно новой личности, нового самосознания, нового счастья, такого счастья, о котором человеческий род еще не мечтал. Личность, которую ты ставишь превыше всего, и, конечно же, лучше всего воплощенная в тебе самом, — это просто калека, получеловек, больше того, был когда-то получеловеком, а сейчас всего лишь скулящее ничтожество — и то в лучшем случае. Неисчерпаемые источники духовной энергии остаются совершенно не использованными…
— Шизофреническая теория, толкуешь о кризисе власти и людях-куклах, о тяжких испытаниях впереди, а через минуту — о духовной энергии и новых людях с их новым счастьем… А что в промежутке между тем и этим? Твои идеи ведут прямиком к тирании — и сразу вслед за ней ты видишь возникновение идеального общества! А еще говоришь, что не утопист…
— Утопический порыв — важнейшая вещь, необходимо верить в идею, что идеальное общество возможно…
— Вопреки твоему убеждению, — сказал Джерард, — идеальное общество неосуществимо, общество не может стать совершенным, лучшее, на что можно надеяться, это достойное общество, самое большее, чего можно добиться, мы имеем сейчас: соблюдение прав человека, прав личности и попытки с помощью технологий накормить людей. Конечно, еще есть к чему стремиться: чтобы было меньше голодных и больше справедливости, но любые радикальные перемены только ухудшат положение — и твои мечты приведут к тому, что мы лишимся того, что имеем…
— Ты всерьез полагаешь, — спросил Краймонд, — что невозможно придумать лучшей общественной системы, чем западная парламентская демократия?
— Нет. Я, во всяком случае, не могу. Разумеется, возможны…
— Да-да, небольшие улучшения, как ты говоришь.
— Серьезные улучшения. Конечно, люди могут выжить при тирании, а будучи свободными, влачить полуголодное существование, но мы о другом. Свободное общество…
— Сомневаюсь, что ты понимаешь смысл свободы. Ты воображаешь, что это просто возможность работать спустя рукава плюс соблюдение прав человека. Но нельзя быть свободным, когда все общественные отношения уродливы, несправедливы, иррациональны, — когда общество больно, искалечено, — мы должны подготовить почву…
— Демократия способна на самоусовершенствование…
— Где ты замечал, чтобы буржуазная демократия совершенствовала себя? Ах, да оставь! Нужно увидеть все это, Джерард, пережить, выстрадать, понять, насколько разорваны все связи. Ты мнишь себя непредубежденным плюралистом — но ты выработал для себя простую уютную мелкую философию жизни, все в ней унифицировано, все удобно увязано в несколько успокоительных идеек, которые освобождают тебя от необходимости думать! Но мы обязаны думать — и это такой ад, философия ад, она противна нашей природе, доставляет несказанные муки, нужно объять необъятное, а это не удается, не получается все связать и не обманывать себя, что концы сходятся с концами, когда они не сходятся… не притягивать насильно, видеть целое ясно в его почти непротиворечивости… Боже, как это тяжело!..
— Ты подразумеваешь свою книгу… — сказал Джерард.
Он готов был взорваться, но сдерживался. Возвращение к книге было выходом из положения.
— A-а… книга… — Краймонд встал и потер глаза. — Да, это ад… она требует от тебя последней капли чертова мужества, чтобы двинуться дальше после лучшей возможной формулировки… м-да…
— Жажду прочесть ее, — сказал Джерард, тоже вставая. Он был без сил. — И все-таки одно меня озадачивает: твое желание называть всю эту канитель марксизмом. Я, конечно, знаю, что утопические идеи раннего Маркса сейчас модны… Но зачем загонять себя в этот концептуальный тупик?
— Тупик… да… тупик… но это не такой уж тупик… не такой, как ты думаешь. Да… так… мне хотелось бы переубедить тебя, именно тебя. Я мог бы открыть тебе много чего. Мне теперь особо не с кем поговорить. Конечно, ты не идеальный собеседник, потому что знаешь так мало. Но мне легко говорить с тобой… возможно, по причине нашего давнего знакомства.
